|
|
БАБКА ДАРЬЯ
- Ой, батюшки святы!, - запричитала бабка Дарья, выключая телевизор. - Сраму Божьего не имут, упыри бесстыжие. Это же надо иметь такое толковище на верхах, что бы этакую нудь казать людям. Одни безголосые девки голым налом по ярёмной вене изо дня в день Задницами виляют туды-сюды голосов отродясь никаких нетути А тутова ещё и эти парни визжат им вдогон точно хозяйство их в дверной щели прищемило.
- Будет тебе, Дарья, про этих твоих кастратов разговоры говорить, - прохрипел дед Матвей, раскуривая трубку. - Время такое накатило, вот и визжат и таратор несут, не ведая препону.
- Ты мне скажи лучше, отчего такое приключилось?, - перебила деда Дарья.
- Почему, почему? Да по кочану. А если на чистоту, то в грудях у них пасмурная пустошь, душа в ржавь ушла.
- Да не рождалась у них эта душа. Откудова ей взяться, душе этой, когда в оны лета, сызмальства, родители ихние с утра до вечера горбились в поте лица, зарабатывая на хлеб свой насущный. Времени не было на младенцев своих. Вот и случилась инаковость в грудях ихних.
- Не скажи, Дарья, - хмыкнул дед. - Не скажи. А мы что с тобой, бабка, одни карусели водили? Ага, держи карман ширше. Ты пораскинь мозгами своими, да припомни, какие песни задушевные мы заспевали, какие разговоры разговаривали вечерами на завалинке. А всё потому, что были мы на нашей земле не только соземельниками, но и сосердечниками. Что скажешь на это?
- А что здесь гуторить? Ты, дед, всё правильно излагаешь. Но главного ты не ухватил. А главное в том, что нынешним людям дано, - но ими не принято, дано, - но не понято. Сети-то рыбарей оказались дырявыми.
- Ты про что, Дарья? Не понял. Поясни.
- Чего уж тутова пояснять. Всё проще простого: нету в душах нынешних людей небесного Образа Бога. Отошли они от Бога. Ты только посмотри на этих вертухаев от политики. Слюной исходят на трибунах своих, за волосы таскают друг-дружку, стараясь изо всех сил своих малохольных доказать свою правду лживую. Чего стоит один этот, ну как его, на Ж начинается?
- Ты имеешь в виду Жарикова?
- Во-во, его, придурка ненормального. Вся страна, весь честной народ над ним потешается, а ему хоть бы хны. Несёт свою нудь несусветную, и ни в одном глазу стыда нетути.
- Да, больной он по психике, жалеть его надо, юродивого.
- Ага, жалеть, разбежалась. Делать мне нечего. Да он пол-страны полонил своей речевой блевотиной, и чё? А ничё. Всё с рук сходит этому партийному визгуну-неуёмышу. Да ладно, хоть бы этот один был - куда б ни шло. Но целые стаи. Оторопь берёт. Как соберутся за трибунами, да как пойдут ором орать, поливая друг дружку болтливой блевотиной - стыд, да и только. Видать, интерес имеют в том. Главное - показать себя, поглядите, мол, какие мы. Ни пяди своей болтовни не отдадут другому, считая себя праведником мира. Хоть бы один из них сказал: "Извините меня, я был не прав. Беру свои слова обратно". Как бы не так. И что интересно в этой партийной перестарке, так это то, что перед нами одни и те же лица. Из года в год. Да они из этого телевизора не вылезают, раскладушки поставили в коридорах и кабинетах, спят и ночуют там изо дня в день. Адрес свой домашний позабыли. Да ладно, хоть бы они одни. А то ведь нет. Почти каждое утро и вечер на экране эта актрисулька с белыми волосами и крашенными губами. Всё так мило улыбается, будто в ванне с шампанским купается. А рядом с нею одна в розовой шляпе жеманится, а другая, перестарка с огромной шапкой черных волос, как в котелке, пальчиком всё тычет в экран, поучая нас, бедных, как жить. И мужики одни и те же, точно прописались там на постоянное место жительство. И нету в них никакого стыда и сраму. Вот уж воистину: "Чёрт не выдаст, свинья не съест!"
Старушка, вздохнув, налила чай в стакан деда Матвея, а затем долгим взглядом уставилась в окно, в светлую просинь звёздной опары.
- Знаешь, Дарья, что я подумал?
- Что?
- А то, что их мелькание на экране есть каторжная гаммора недополученной судьбы.
- Ну ты и загнул, старче. Поясни мне, дурёхе несмышленой, о чем речь ведёшь?
- О чём, о чём, да всё о том, что все они без исключения имеют внутренний надлом - ущерб душевный.
- Комплекс неполноценности, что ли?
- Во-во! Точно подметила. Ну ты и даёшь, старая! Не ожидал от тебя такой учености. Надо ж быть такой вумной!
- Да будет тебе, дед. Это я от молодых нахваталась. Изрекай дальше!
- Они изнутри не состоялись. Вот и лезут во вне, чтобы доказать себе, что что-то стоят внутри.
- Это что же получается: доказать через других, взирающих на них, что они чего-то значут на этой земле? Так что ли?
- Именно так, Дарья. Приобрести себя через других.
- Но послушай, Матвей, ведь Христос когда-то вопрошал людей: "Что с того, если человек приобретёт весь мир, а душе своей повредит?" Вот и скользят они по наледи омертвевшей души в никуда, возомнив себя героями жизни. Их, бедненьких, пожалеть надобно. Больные они на голову, проказа в них душевная. А чтобы нам от них не заразиться - надо телевизор выключать.
- Ну, тебе, Дарья, лекцию тебе надобно в институтах читать, а не на печи разлёживаться. Откудова ты такая вумная? Ума не приложу.
- Ладно, будет тебе, старик. Ты что, уже засобирался домой? Погодь чуток. На, вот, блинчиков и молока возьми. Заходь завтра - всё не так будет одиноко старой. Слушай, там кто-то стучит. Иди, посмотри.
Старик медленно встаёт, опираясь на клюку. Подходит к двери и голосом простуженного Вили Токарева спрашивает: "Кто тамочки?" В ответ слышит: "Вольдемар Кукусев. Первая программа телевидения. Разрешите?"
- Дарья, - обернувшись к старухе, спрашивает дед. - Там какой-то Кукусев из телевизора. Открыть ему двери?
- Да открывай, чего мешкаешь. Чай не убьёт!
- Здравствуйте, добрые люди!, - широко улыбаясь произнёс высокий, плотный человек лет сорока с телекамерой в руках. - Скажите, это вы Дарья Ивановна, я не ошибся?
- А кому ж ещё быть, не ошибся милок. Проходи к столу. Чайку с пирожком отведаешь?
- Большое спасибо. Дарья Ванна. Не откажусь.
- Дарья, прощевай! Завтра с утречка заскочу, забор тебе надо подправить. - Старик низко поклонился и вышел из избы.
(Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Дело в том, что появление известного журналиста и телеведущего Вольдемара Кукусева в доме бабки Дарьи было неслучайным. Дней за десять до своего визита к ней в деревню друг Кукусева московский художник посоветовал ему сменить традиционную тематику передач на телевидении, в основу которых были положены беседы с известными людьми России. Он так и сказал: "В стране живёт огромнейшее количество неизвестных простых людей, которые не пиарятся, не мелькают на телеэкранах, но живут скромной жизнью. Однако их биографии столь удивительны и неординарны, что заслуживают действительно всенародного признания и уважения. Поезжай в глубинки России, найди этих людей и сделай о них передачи. Поверь мне, ты найдёшь такое, что и не снилось". И тут же порекомендовал ему бабку Дарью, которой в 2005 году исполнилось 106 лет. Вот так Вольдемар Кукусев оказался в деревне Соплино в избушке бабки Дарьи).
- Дарья Ивановна, - начал журналист, - скажите, можно мне сейчас взять у вас интервью?
- Милок, о чём ты глаголешь, нетути у меня никакого ветервью, - пожала бабка Дарья плечами, разводя руками в стороны.
- Я имею в виду запись нашего разговора, - пояснил Вольдемар, снимая крышку с объектива телекамеры.
- Милок, постыдись, я уже не в том возрасте, чтобы брать меня за пись. Годочки не те.
- Бабушка, милая, - взмолился Вольдемар, - я хочу вас снять вот на эту камеру.
- Мил человек, снять ты можешь девок подстать годочкам своим. А меня, извиняй старую, снимать не гоже. Отложи ты свою хрень на комод и давай просто так побалакаем.
Вольдемар положил камеру на комод таким образом, чтобы лицо старушки вошло в объектив и незаметно включил портативный магнитофон.
- Как ты говоришь, тебя зовут?, - переспросила бабка Дарья, поставив перед гостем чай с вареньем. - Вольдемар? Ненашенское это имя. А можно мне тебя кликать просто Вова? Вижу, что можно. Да ты пей чай, а то остынет. Ну, так что тебя, Вова, интересует? Давай веди дознание.
- Сколько вам лет, баба Дарья?
- Родилась я, Вовик, в 1899 году. Сегодня на дворе 2005 год. Вот и считай! От звонка до звонка прошла ХХ век. Пережила последнего русского царя Николая II, Керенского, Ленина, Сталина, Хрущёва, Брежнева, Андропова. Кого ещё там? Ага - Черненко, Горбачёва, Ельцина. Сейчас при Путине кантуюсь. При мне случились четыре революционных переворота.
- Баба Дарья, почему четыре? Точнее - три.
- Во как ты разумеешь! А куда ты подевал август 1991 года? Четыре, Вов, четыре. Две мировые войны прошли по мне красным колесом. Жила во время оттепели, перестройки и гибели её. При мне Ленин расстрелял царскую семью, а Сталин убил Кирова. И гибель еврейских писателей, поэтов и врачей - всё было при мне. И убийство Кеннеди, и 11 сентября, Беслан, Афганистан и Чечня - всё при мне было. Выжила. Но шрамы на сердце остались.
- Вот уж воистину прав был писатель Корней Чуковский, когда изрёк, что в России надо жить долго, - задумчиво произнёс журналист. И тут же спросил:
- А скажите мне, бабушка Дарья, как это вам удалось прожить такую долгую жизнь? У вас что, генетика в роду хорошая?
- Слыхом не слыхала я про твою генетику. А вот дед мой Афанасий прожил 123 годика, а бабка Евдокия евона - чуток поменьше - 118 лет. А что касается пожелания твоего писателя, что в России надобно жить долго, то это как сказать. Смотря кому и для чего. Один прихватит всего лишь чуток годков, где-нибудь 25-30, а наделает такого доброго и нужного, что другому и за сто лет половину не сделать. А иные коптят свою жизнь неблаговидную себе и другим в убыток, как будто аванс берут у Бога на завтрашний день, не отдавая ничего доброго. Не в потребу им такая долгая жизнь, не в потребу. Не знаю, не мне судить - рядить. Может, Господь, проверяя их на прочность духа, ждёт от них напослед действительно чего-то такого, во имя чего они пришли на землю. Вот и даёт им каждый день и час взаймы, ожидая, когда прозреют и службу Ему и людям сослужат добрую.
- И всё-таки, баба Дарья, как это вам удалось так долго прожить?, - не унимался Вольдемар.
- Удалось - не удалось, прожилось - не прожилось, - усмехнулась старуха. - Бедствовала я. За всю долгую жизнь поимела вот эту старую развалюху - избушку. Я всегда храню заруб в памяти: только после смерти я буду иметь в собственности два метра земли. И то, если её не сроют бульдозерами на потребу других. Ещё я хотела радоваться каждому дню, не дуть губы на других, не входить в гордыню, считая себя пупом земли. Ты присмотрись как живут наши детки малые, ангелочки небесные. Вот и я старалась подобиться им. Помнишь как сказано в Библии? "Будьте, как дети". Гордыня обошла меня стороной. По первости она иногда и меня трогала слегка. Но это было в молодые годы. А уж во взрослости я навсегда изгнала её из нутра. Если кто и делал мне больно, я не мстила, не вставала в позу, а жалела таво человека и прощала. И сказано в Библии: "По делам вашим судимы будете". Вот так, Вовэлэ.
- Скажите, вы были замужем?
- Почему "были"? Я и теперича замужем. Только он на небесах, Андрейка мой синеглазый. Детей не поимела. Мужа маво убило на Гражданке. Ходил он в белых офицерах. Красные революционеры его и порубали. Последними словами его на земле были: "За Царя, за Отечество, за мою Дарью!" Да ты пей чай и пирожки не забывай.
-Скажите, Дарья Ивановна, а чем вы в жизни занимались, какова ваша профессия?
-Ох, милок, чем я только не занималась: и скотницей была, в посевную и на уборочной горбилась на колхозных полях, копёшки в стога и зароды на вилах сносила, почтальоншей работала. Да кем только не приходилось бывать, зарабатывая хлеб свой насущный. Одно время была даже училкой в школе.
- Вы были членом коммунистической партии?
- Никогда. Делать мне нечего!
- Вы верили в дело Ленина - Сталина?
- Верила. Всем сердцем. Но не долго. Пока не поняла, что они с Россией и её народом сотворили.
- Вы сказали, что прощаете людей. Неужели всех и за всё?
- Эх, милок, ну, конечно же, всех. Одного простить не могу - предательства. Может, это мой грех? Пожуём - увидим.
- Баба Дарья, скажите, а вы нашего последнего президента Путина уважаете?
- Маленько уважаю. Но не во всём. Вот кабы он старикам достойную пенсию выделил, да лекарства фальшивые убрал, да учителям денежку повысил, да цены на продукты в магазинах сделал подешевше - вот тогда бы пуще зауважала. Когда увидишь его - передай привет от меня и пусть приедет в гости ко мне. Уж я ему всё скажу без утайки.
- Дарья Ванна, что вы больше всего не любите в людях?
- Ну ты, Вовэлэ даёшь! Ну кА дай подумать, мозгами пораскинуть. Чего больше не люблю? Да гордыню не люблю в человеке. А ещё, когда человек добром души своей не окормляет каждый свой день.
- Баба Дарья, скажите, а у вас мечты есть?
- А тебе не в стыд вопрошать старуху о мечте? Но если всерьёз, то после ухода моего мужа с земли хотелось бы на небесах с ним повстречаться с ним и теми детьми, которых спасла когда-то.
- С какими детьми, Дарья Ивановна? Ведь у вас не было детей.
- Не гони коней, давай передых сделали, потом поведаю.
Старушка, кряхтя и вздыхая, едва волоча ноги, вышла в сени. - Цып - цып! - раздался через минуту её голос. - Идите сюда, мои милые.
Вольдемар через окно увидел, как Дарья из фартука брала пригоршнями крошки хлеба и раскидывала их по двору. Выйдя к ней за порог, он спросил:
- Бабуля, чем тебе помочь?
- Ну, еслива в охоту старухе помочь, принеси воды из колодца в избу. Через пятнадцать минут просьба её была исполнена.
- Что тебе ещё, баба Дарья, сделать?
- Да ничего мне, милок, боле не надобно. Вот если б ступеньку крыльца поправить. Гвозди, молоток и пила в сенцах, на полке.
Через полчаса ступенька была налажена.
- Что ещё желаешь, бабуля? Говори, не скромничай!
- Буде, сынок, буде. И так уважил старуху. Спасибо тебе. Давай заходь в дом.
Зайдя в избу, журналист незаметно сменил кассету в магнитофоне. И только усевшись на табуретку, он вдруг услышал хитроватый голос старухи:
- Вовик, а ты почто меня за дурру слепую посчитал? Ты думаешь, я не углядела твою штуковину на комоде ? Ай, нехорошо, сынок. Давай ставь её на стол, коли без неё не можешь.
Что и было незамедлительно исполнено журналистом.
- Дарья Ванна, скажите, кто или что для вас Бог? Если не пожелаете отвечать - не отвечайте. Не обижусь.
- Вовэлэ, майн ингэле, ты знаешь, что Бог - это Любовь, Добро и Правда. Что касаемо меня, то Бог - это больше всего, больше всего на свете. Его нельзя ухватить и понять нашими мозгами.
- Господи! - чирикнуло в мозгу журналиста. - Да ведь так сказал некогда великий богослов Николай Кузанский: "Бог есть Абсолютный максимум". Вот тебе и спираль времени, а точнее "лист Мёбиуса". Когда жил богослов и когда живёт простая старушка Дарья? Но всё соединилось и слилось в одно нерасторжимое целое. И одновременно скользнул в голове журналиста шальной вопрос: "А откуда старая знает идиш? Она ведь не еврейка...".
А бабка Дарья тем временем продолжала:
- Как бы люди не пыжились в своих мозговых напрягах доказать, что Бог есть, они не могут. Не потому, что кишка тонка, а потому, что мозгов таких нет и быть не может. Бог обитает только в душе человека, в его вере. Без неё, без этой светлой веры, нет Бога. Я так скажу тебе, Вовэле. Ты можешь посчитать мою мысль крамолой. Но так оно и есть: на земле нет ни одного человека, который бы не верил в Бога. Ни од-но-го!
- Бабуля, ты имеешь в виду атеиста?
- Во, во, именно его, юродивого. Как бы прилюдно он ни отвергал Бога, исходя слюной, как бы он Его ни поносил, всё это показная блажь, выпендрёж перед другими, а пуще всего перед самим собой. А на деле такой человек пыжится сокрыть свою малохольность души, как бы говоря другим, а пуще самому себе: "Бога нет и быть не может. Всё это выдумка слабых и гонимых, которые не верят в свою силу на земле"
Но вот что интересно: оставшись наедине с самим собою, в часы ночных раздумий, а особливо в переломные минуты своей судьбины, он вдруг, этот Фома неверующий, шандарахаться от себя и почувствует, что есть что-то высшее и тайное, не подвластное его скудному уразумению. Оно, это сокрытое и притаившееся, на каком-то своём языке, а может, даже и не на языке, а на каких-то вздохах, шорохах загрудинных начнёт царапать его безверную душу, утверждая свою единственную правду и необъяснимую тайну жизни. Только любовь к Богу делает человека настоящим человеком.
А вот теперича я проверю тебя, Вовэлэ: ответь мне, старухе, ты знаешь библейскую притчу об Аврааме, о том, как он возлюбил Бога? Ответь мне честно - знаешь али нет?
- Бабуленька, милая, ну, конечно же, знаю, - ответил журналист.
- Тогда поведай мне о ней своими словами. Ведь не только ты, но и я могу тебя вопрошать. Итак, глаголь!
- Есть у художника Рембрандта гениальная картина "Жертвоприношение Авраама". В следующий мой приезд к тебе, бабуля, я обязательно прихвачу её репродукцию и подарю тебе. Эта картина - величайший протест против смерти во имя любви к Богу. А теперь о том, что просила.
- Ну, ну, давай, не тяни! - взмолилась баба Дарья.
- Итак, - начал Вольдемар, - Аврраму было 90 лет, а Саре - 80 лет, когда она родила сына Исаака. Отец любил сыночка своего больше всего на свете. Ведь он был у него единственный и такой красивый и добрый, Ангел небесный на земле. И молвил Бог:
"Авраам! Вот я. Возьми сына своего единственного, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе".
Для чего так сказал Бог? А для того, чтобы испытать Авраама на прочность и глубину его веры, на его истинную любовь к Богу. Не на словах, а на деле. Ситуация, прямо скажу, запредельная для человека и его нервов.
- Не приведи Господь! - прошептала бабка Дарья.
- Слушай дальше, бабуля. Так вот, на третий день хождения происходит следующее. Об этом так говорит Библия:
"И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего, взял в руки огонь и нож, и пошли они вместе... И простёр Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но услышал голос Ангела с неба: "Авраам! Авраам! Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего для меня".
- Ну, и память у тебя, Вовэлэ. Небось помнишь, откуда слова эти из Библии?
- Конечно, бабуля, помню. Это всё в 22-ой главе "Книги Бытия", стихи 1-12. Авраам послушал Бога, потому что ОН для него высший разум. Он - творец, повелитель всего сущего. А высший разум есть любовь! "Бог есть Любовь", - говорил Иоанн Богослов.
- Милок, - воскликнула бабка Дарья, - а соединение с любовью и есть счастье. Христос учил: "Царство Божие - внутри человека".
- Точно подметила, бабуля. Вот почему смысл человеческой жизни состоит в том, как любому из нас приблизиться к Богу.
- Как ты точно заметил, сынок. Не в бровь, а в глаз! А знаешь, что мне сейчас пригрезилось? Нет, ты только не уходи в усмешку. Конец света наступит тогда, когда антихрист- сатана сядет на престол. В мире наступит мрак и безумие. Но этого не допустит Сын Божий. Не для погибели души Бог создал человека. Он обязательно пошлёт на землю Христа. И приход Его будет как молния. И станет Он единственным властителем всего сущего. И будет тогда единая религия мира. Ты можешь себе это представить, Вовэлэ?
У Вольдемара просто не было слов. Он не мог предположить, что где-то в глухой провинции России, как говорят в народе - Богом забытой стороне - он увидит такую удивительную старушку, а ещё более - услышит такие дивные речи. И это в такие её годы? Нет, воистину "Чудны дела Твои, Господи!"
Прийдя в себя, он спросил её:
- Скажите мне, Дарья Ванна, а вот когда вы увидите на небесах Господа, что бы вы сказали Ему?
Старушка, не задумываясь, тут же ответила:
- Господи, прости меня за всё. Прости и помилуй.
Подумав, она добавила, виновато улыбнувшись:
- А ещё бы я спросила у Него, как Его здоровье и чем я могу быть полезна. Не устал ли Он от дел и забот круглосуточных? Ты чего улыбаешься, Вовэлэ? Ладно, не отвечай. Думаешь, старуха совсем с ума спятила? Ан нет, с головой у меня пока всё в порядке.
- Дарья Ванна, я хотел ещё вас спросить, вы что, знаете еврейский язык?
- Откудова такой вопросец?, - засмеялась Дарья. - Я что, букву "р" не выговариваю?
- Да нет, с речью у вас всё хорошо. Только вот откуда "Вовэле ингэлэ"?
- А, вот ты про что. Ну, тогда слушай. То, о чём я тебе поведаю, не выдумка старухи, спятившей с ума. Всё так и было взаправду. Тебе чайку ещё подлить? Не хочешь? Ну, ладно. Тогда слушай.
- Kann mann? (Можно?)
- Ja, ja, bitte. (- Да. Да, пожалуйста), - ответил Вольдемар.
- Hast du alles verstand? (- Ты всё понял?) - переспросила бабка.
- Alles. (Всё).
- Darf ich sie was fragen? (Можно тебя о чём-то спросить?).
- Конечно, можно.
- Ты хочешь в уборную сходить во дворе?
- Нет, бабуля, не хочу.
- Слушай. Меня, как жену врага народа, задолго до войны бросили в лагерь на Колыму для политзаключённых. Хотя, какой я там враг - смехота, да и только. Простую деревенскую бабу за колючку упекли. Куда я только жалобы ни писала, даже самому всероссийскому старосте Калинину, - ответа никакого. Уже опосля, в конце 50-х годов, мне поведал один человек, что письма заключённых, адресованные в Кремль, вскрывались лагерным начальством и уничтожались. Ух, как мне тяжело вспоминать ту лагерную тягомотину. Давай я лучше перейду к главному. За два месяца до начала войны с Гитлером меня и несколько моих сокамерниц перевели под Киев, одежду шить нашим солдатам на швейной фабрике. По 12 часов в день я крутила эту проклятую ручку машинки "Зингер", в глазах темнело от напряга и голода. Выходных не давали. Начальство за глаза нас прозвало "рабыни на галёрах". Несколько бабёнок сошло с ума, одна повесилась.
22 июля 1941 года грянула война. Фашистские самолёты и артиллерия бомбили Киев. Наши войска отступали. Нас перебросили на несколько километров от города в небольшое украинском селение. Но вскоре туда ворвались фашисты. Так я попала из сталинского каземата в гитлеровскую душегубку. Слов нет моих, чтобы описать те зверства, которые чинили над нами фашистские бандюганы. Это сейчас, спустя столько лет после окончания войны, мир узнал о кровавых делах этих нелюдей. Не жалели они никого, ни стариков, ни женщин, ни детей. В одном только Бабьем Яру в течение двух дней было расстреляно 33 тысячи евреев. А сколько погибло людей в Освенциме, Бухенвальде, Майданеке и других концлагерях Европы? Я уже не говорю, сколько наших доблестных воинов пало на полях сражений.
- Более 27 миллионов, - глубоко вздохнув, сказал журналист. - И то, эта цифра неточная. До сих пор мы находим останки наших героев. Мой отец, прошедший с боями всю войну от первого её дня до последнего, рассказывал мне такое, что трудно в это поверить.
Извини, бабуля, но я не могу удержаться, чтобы не рассказать тебе всего лишь один факт той страшной поры. Всего лишь один. Об этом мне поведал Вячеслав Кантор - Президент Европейского и российского Еврейского Конгресса:
"Во времена правления Муссолини в Италии изготовляли мыло специально для Освенцима. Это мыло разрезали на 12 частей (по числу колен Израилевых) и давали кусок на двоих тем, кого загоняли в газовую камеру якобы для того, чтобы мыться. Тут был кощунственный символический смысл: таким образом "смывали" евреев с лица земли".
Бабуля, я прихватил с собой бутылочку. Давай выпьем за тех, кого уже нет с нами, кто пал за нас на полях сражений, кто был замучен и убит в концлагерях.
- Давай, милок, помянем.
Журналист выставил на стол бутылку водки и наполнил рюмки, которые поставила старуха на стол. Они выпили, не чокаясь, а на одну наполненную рюмку до краёв положили ломоть чёрного хлеба. Закусив, баба Дарья продолжила:
- Ютились мы в деревянных бараках. Ночи коротали на двухярусных топчанах. Больные и покалеченные находились рядом. Кормили нас одной баландой. О кусочке мяса приходилось только мечтать. Трудились с утра допоздна, роя заграждения и окопы, чинили железнодорожные пути, вбивая тяжелейшими кувалдами штыри в шпалы. Кто не выдерживал и падал в обмороке, того на тачках вывозили в лес и там расстреливали. О смерти мечтали все. Она нам казалась долгожданным избавлением от нечеловеческих мук и страданий. Были случаи, когда узники бросались на ограду из колючей проволоки и тут же получали автоматную очередь в спину и голову.
И, всё-таки, невероятное случилось в моей жизни.
Теперича уже известно, что наряду с немецкими солдатами в охране лагерей служили и местные вертухаи - предатели из Украины, Прибалтики. Попадались и даже из наших, русских. Так вот, один из них, из "наших", признал меня по прошлой жизни. Был он родом из нашей деревни. Мужик незаметный, так себе. Про таких сказывают: "Ни рожи, ни кожи". Пройдёт в толпе, и не заметишь. Попал он в плен в 42-ом году и тут же добровольно пошёл в услужение немчуре, став лагерным охранником.
Однажды он подшкандыбал ко мне и говорит: "Слухай, Дарья, хочешь, я испрошу разрешения у главного. Чтобы тебя сняли с твоей тягомотины - работы и перевели на другую, более посильную? Я у их в доверии хожу, думаю, что уговорю". А я в то время совсем загибалась, скелет ходячий на сухих ногах. Думала вскорости совсем отдам концы. А тут вроде какой-никакой, а продых появился. Тогда и говорю ему, но не приседая на лапы, не лизоблюдствуя: "Если не в тягость - попроси. Авось получится".
На следующий день он подходит ко мне, рожа в улыбке расползлась, и говорит: "С начальством я уговорился. С утречка завтрашнего дадут тебе кобылу и телегу, будешь баланду на обед перевозить заключенным, которые горбятся в двух километрах от лагеря. Смотри, Дарья, чтоб было всё в ажуре. Охранник тебе не положен, а вот винтовку дадут тебе. Сама у себя в охране будешь состоять".
Так я и начала доставлять баланду нашим бабонькам на работу каждый день. Сказать, что меня возненавидили лютой ненавистью мои братья и сёстры по лагерю - таки нет. И тем не менее, все почему-то смотрели в мою сторону, как бы говоря про себя: "У, стерва, пошла в услугу к немчуре, мол Бог всё видит, за все дела твои Он воздаст тебе по-полной!"
С того дня и стало у меня в груди неспокойно. Райздрай какой-то получился в душе. Получалось - от работы не загнулась, и пищу вожу вовремя своими трудягам, а с другой стороны, как-то не по себе. Вроде такая же по судьбе, как и другие, а на деле - в услужении у немцев. Словом - невидимые стенания на душе бродяг неотступно, не отпускают ни на минуту. А тут ещё партию евреев доставили, человек 200 будет. Одни женщины и дети. Пригляделась к ним, измученные, худющие, в глазах огромных слёзы стоят. Надели на них куртки и штаны полосатые, на руках номера порядковые накололи и в барак отдельный загнали. А на следующее утро всех женщин на работу погнали под охраной с собаками. Детей оставили на нарах под присмотром полицайши. Позже я узнала, что над ними, детьми малыми, опыты медицинские всякие проделывали. Это уже после войны мне стало известно. До чего нелюдь фашистская дошла: из кожи убиенных и замученных детишек эти оборотни делали дамские сумочки, кошельки и абажуры. Извини, соколик, нету слов моих больше, давай помянем их души безгрешные.
Через несколько минут, вытерев слёзы, Дарья продолжила:
- А тут случайно мне тот русский полицай и говорит: "Дарья, в соседнем лесу объявились партизаны. Смотри, будь осторожна, не нарвись на их пулю".
Ну что я ему в ответ могла сказать? Что-то промычала и отошла в сторону. А слова евоны запали в голову, не отпускают. Значит, жива Россия, не пала перед врагом лютым на колени, воюет родимая!
Ну, вот. Прошло дней десять с того сообщения полицая, еду я на своей телеге с баландой в бидонах по лесу, и вдруг, откуда ни возьмись, из кустов мужик выскакивает на тропу и орёт6 "Ахтунг, ахтунг! Хенде хох!" А я ему так радостно в ответ: "Ты чё орёшь, глумливый? Русская я, русская, своя, али не видишь?" Успокоился он и начал расспрашивать, кто я, откудова и как здесь оказалась. Я ему всё и поведала про нашу беду - лихоманку, о том, как фашистские зверюги над нами издеваются. Особливо про детишек еврейских. Закурил он, задумался, и вдруг спрашивает:
- Как тебя зовут?
- Дарья, - отвечаю.
- Слушай, Дарья, вижу твою боль сердечную, всем сердцем на стороне твоей. Давай уговор с тобой сделаем. Но только об этом никому ни слова. По возможности, ты будешь привозить и передавать мне по одному детёнышу. Я каждый день буду ждать тебя на этом месте в засаде. Согласна?
- Согласна, ещё как согласна, - радостно киваю ему.
- Но ответь мне, мил человек, еслива не смогу я каждый день привозить ребёнка, как ты узнаешь об этом?
- Да проще простого, - хмыкнул он. - Ты вот чего, еслив при тебе будет ребёнок - ты держи винтовку свою или хворостинку вверх, к небу. Еслива без малолетки будешь - положи винтовку рядом с собой на колени. Я увижу из-за дерева и выскакивать на дорожку лишний раз не буду. Договорились?
- Скажи, милок, а что дальше будет с еврейчиками?
- По первости они в отряде нашем будут, пока не придут в должное состояние. Ну, а потом, как чуток окрепнут, будут переданы нашим на большую землю. Там их в детские дома определят, если родных не отыщут. А у кого сердце скукожится от жалости и кто возжелает их забрать к себе в дом, в семью - ради Бога. Но ты не забудь бумажку приложить к ребёночку с его именем, фамилией и годом рождения. Сама понимаешь, безымянным человеком не положено у нас быть. Договорились?
- Ага, договорились!, - киваю ему в ответ. И тут же спрашиваю его:
- Скажи, а вдруг ты не сможешь придти, убит или ранен будешь? Что тогда делать? Не везти же мне ребёночка назад, в лагерь?
- Правильный вопрос задаёшь, женщина. Не будь меня - выйдет другой человек и скажет: "Христос воскресе!" На что ты ему должна будешь ответить: " Воистину воскресе!" Это будет ваш пароль. И тут, как будто чёртик в меня какой-то вселился. Говорю ему: Darf ich sie was fragen ? (Можно вас о чём-то спросить?).
- Ya, - также шутливо отвечает он.
- Скажите, как вас зовут, величать?
- Савва Фёдорович Пименов. Ну, прощевай. До встречи, и храни тебя Бог!
Еду дальше и думаю: как же мне вывозить незаметно ребяток моих малых из лагеря? Кругом охрана и овчарки свирепые, в открытую же не посадить на телегу? А пуще всего меня одолевала мысль, как уговорить их матерей передать мне свою кровиночку единоутробную?
И вдруг, в какой уж раз, Боженька, будто войдя в мои мысли тревожные, даёт мне совет. Вскочила я на ноги и прямиком к полицаю - моему избавителю. Прибежала в дежурку и прямо с порога, не приседая, просьбу ему и выкладываю: "Нету сил моих больше видеть этих голодных и больных детишек. Ты единственный, к кому мне господь дал совет обратиться. Я знаю, всем нутром чувствую, что ты добрый человек и поможешь мне!". И тут же рассказала ему о партизане в лесу, ну и так далева. Чувствую, что мои слова зацепили его. Заходил он по дежурке туда-сюда, туда-сюда, и вдруг останавливается супротив меня и говорит:
- Дарья, задумала ты дело смертельное. Но я согласен. Если спасём хотя бы одного ребёночка, то и смерть не страшна будет. Давай сделаем так: ты будешь класть в корзину, в которой перевозишь хлеб, спящего ребёнка. Сверху накроешь дощечкой, которую я дам тебе. А вот пустые места между ребёнком и стенками корзины заполнишь хлебными ломтями. Часть можешь затолкать за пазуху. Другого выхода не вижу. Но повторяю - ребёнок должен обязательно спать. Не дай Бог на выезде из ворот охрана услышит его голос. Сама знаешь, что будет потом. А вот как ему уснуть - дело ваше, женское. Смотри, чтобы не было осечки. Договорились?
- Договорились, - отвечаю. - Спасибо!
А сама подумала - вот уж воистину человек больше самого себя. Да что там себя - больше самой вселенной. Это ж надо такому приключиться: недавно пал на карячки перед фашистами, трусливо предал своих, но проходит время, и в сердце его наступает перевёртыш в сторону любви и сострадания к совершенно незнакомым ему людям. Не чудо ли это? Ведь знает, на что идёт, что его ожидает в случае провала. Ан нет, совесть, видимо, взыграла в нём, и глаза развернулись его на правду и ложь мира.
Отойдя на несколько шагов к окну, он вдруг развернулся и, подойдя ко мне, тихо произнёс:
- Да, чуть не забыл сказать. Я точно буду указывать тебе те дни, когда буду стоять "пропускником" у ворот лагеря. Смотри, чтобы не было "Хрустальной ночи" над корзиной и вокруг неё!
- А что такое "хрустальная ночь"? - спросила его.
- Недосуг мне с тобой беседы разводить. Позже узнаешь!
Вот сколько лет с той поры минуло, а я так и не удосужилась узнать про эту "ночь". Ты, случаем, Вовэлэ, не слыхивал про неё?
- Да, кое-что знаю. Слушайте. Когда Гитлер пришёл к власти, Европа равнодушно молчала. Её практически не волновали шествия и безобразия фашистских молодчиков. Как говорится, своя рубашка ближе к телу!" Бациллы антисемитизма захлестнули её. Адольф Гитлер и его прихвостни хотели уничтожить, стереть евреев с лица земли как нацию. Сталин, этот усатый кремлёвский Мефистофель, молчал в Кремле. А Польша в это время бросила своих евреев на произвол судьбы, которые проживали тогда в Австрии и Германии. "Хрустальная ночь" или "ночь разбитых витрин" наступила 9 ноября 1938 года. В эту ночь в Германии было убито 91 человек, сотни ранены, 3,5 тысячи евреев были арестованы и отправлены в концлагеря. В эту ночь были сожжены и разгромлены 267 синагог, 7,5 тысяч предприятий, сотни жилых домов, в которых жили евреи. Общий ущерб составлял 25 млн. рейхсмарок, из которых 5 млн. пришлось на разбитые витрины и окна магазинов. Вот откуда и пошло название "хрустальная ночь". Но это было лишь преддверие Холокоста - повального уничтожения евреев в годы фашистского режима. В годы Холокоста ("сожжение") было уничтожено и убито в лагерях смерти и на фронтах, в оккупированных городах России и Европы 6 миллионов евреев. Такого ужаса ( "шоа") всемирная история не знала никогда. Но об этом можно долго говорить. Что дальше произошло, бабушка Дарья? Рассказывайте, я слушаю.
А дальше, Вовэле, поведала я лагерницам своим еврейским, что готова спасти их детей. Ты бы видел, какая радость и какие слёзы стояли в их глазах. Словами не передать. Все они до единой готовы были оторвать от груди своей любимых дитяток, лишь бы спасти их жизни. Такого героизма матерей мне не приходилось видеть ни до, ни после этого ужаса. Я вывезла нашим партизанам более тридцати детишек. Когда подонки хватились и готовы были всех женщин и оставшихся детей уничтожить в газовых камерах, перед этим поставив над ними свои опыты, было уже поздно. Наши солдаты и партизаны ворвались в лагерь и уничтожили фашистских ублюдков. Всех до единого. Понятно, что матери вновь обрели своих деток. А те женщины, у которых не было детей, ушли в партизанские отряды или в Красную армию бить фашистов.
- Дарья Ванна, а почему вы меня называете "Вовэлэ"? - спросил, улыбаясь журналист.
- "Вовэлэ" - это так ласково, по-еврейски звучит твоё имя. Не забывай, что я три с половиной года находилась среди еврейских женщин в концлагере. Раньше я знала идиш неплохо, но с годами позабыла. Да и нетути в наших местах ни одного еврея. Вот так, Вовэлэ, ингэлэ майн.
- Бабуля, выслушав ваш рассказ, я понял, что вы есть самая настоящая Праведница мира. Ваше имя надо выбить золотыми буквами на мраморной доске в музее "Холокоста" в Израиле или в главной синагоге на Поклонной Горе в Москве.
- Вовэлэ, перестань! Не для славы я горбила свой век, - воскликнула бабка Дарья. Затем, как-то пристально взглянув на журналиста, она вдруг медленно, с расстановками сказала ему:
- Сынок, чувствует моё бабье сердце, что тебе с твоей правдой, ох, как трудно работать на телевидении. Опасайся прихвостней и лизоблюдов власти. Они могут выгнать тебя с работы . Ох, чувствую я недоброе, ох, как чувствую! Но ты не уходи в отступ, неси правду людям до конца. Они жаждут её получить от тебя. А когда станет совсем не невмоготу, вспомни меня, как я выносила под дулами немецких автоматов еврейских детишек в годы войны. Помни, что бабка Дарья будет всегда молиться о тебе.
- Спасибо, Дарья Ивановна. И всё-таки, извините меня, но я хочу ещё раз повторить свой вопрос: Неужели у вас нет никакой мечты, никакого заветного желания? Не могу поверить! Пока человек жив - у него всегда есть мечта, пусть крохотная, но всегда есть. Без мечты, без заветного желания человека просто не может быть. Ну, отвечайте, бабушка!
- Ах, Вовэлэ, майн ингэлэ! Ладно, так уж и быть, раскрою тебе свой ларчик секретный, который притаился долгие годы в груди моей. Есть у меня одна мечта сокровенная, есть. Хотелось бы напослед жизни моей посетить страну обетованную, то бишь Израиль, зайти в Храм гроба Господня, увидеть тот гроб, помолиться перед местом тем святым и покаяться, извинения испросить за все грехи мои вольные и невольные. Другой мечты у меня на этой земле нет. Но прибыть туда одна не могу, силы уж не те, поддержка нужна. Да и денег на ту поездку нету у меня. Вот такие дела, Вовэлэ.
- Дарь Ванна, не грусти, - сказал журналист, обнимая её.
- Через месяц буду обязательно у тебя, и мы вместе полетим в Израиль, чтобы исполнить твою мечту заветную!
Поглаживая старуху по плечам одной рукой, другой рукой он выложил незаметно под салфетку на столе солидную пачку денег.
- До свиданье, бабушка! - И поклонился до земли.
- Прощевай, человек Божий. Храни тебя Господь!
... Высоко в небе мерцала одинокая звезда. Может быть, Вифлеемская? А почему бы и нет? Кто её знает?...
Май месяц 2015 г. Потсдам.
Илья Клейнер
