|
|
Клейнер И.А. Сила слова
Поздняя осень 1976 года. Вечер. Мама несет небольшую посылку на почту. На пешеходном переходе в районе Академии им. Жуковского неожиданно из-за поворота появляется на большой скорости грузовик, сбивает ее и, не останавливаясь, уносится прочь. В тяжелейшем состоянии маму доставляют в реанимацию ЦИТО (Центральный институт травматологии и ортопедии). Диагноз устрашающий: многочисленные переломы ребер, бедер, самой шейки бедра, сотрясение мозга и, что самое ужасное - перелом основания черепа. Никто из медиков не думал, что она дотянет до утра. Нам с братом разрешили войти в реанимацию и попрощаться с ней. То, что мы увидели, не подлежит описанию. Не знаю почему, но я вдруг начал кричать. Я сейчас смутно припоминаю те минуты, но это были какие-то странные заклинания, увещевания, типа: "Ну что ты здесь разлеглась. Делать тебе нечего. По какой-то ерунде тревожишь людей. Открой глаза. Мы с Рафой здесь!" и т.д.
И произошло чудо. При последних словах мама вдруг открыла глаза. Ее глаза, будучи от природы светло-зелеными, тогда почему-то стали темными, глубокими. Казалось, через бездонные зрачки куда-то поверх наших голов, туда, дальше и за дальше, в только ей видимые дали, смотрела ее застывшая душа и, возможно, сама вечность. Еще полностью не придя в себя, она вдруг ровным, без малейшей интонации голосом произнесла:
- Как все глупо.
Затем, увидев нас, сказала мне:- Я не могу быть на премьере "Эйнштейна". Ты пойдешь вместо меня. Ты - старший брат. Ты остаешься за меня у него, - и потеряла сознание.
У нас в семье установилась добрая традиция. На очередную премьеру брата я обязательно приходил с мамой. Тем более это касалось именно этой программы, которая после семи лет запретов должна была прозвучать в Государственной библиотеке им. В.И. Ленина. Эта программа являла собой совершенно уникальное явление в искусстве звучащего слова, определив новые подходы и горизонты в уже сложившихся традициях этого жанра. И сегодня, спустя много лет, я задумываюсь почему мое слово заставило маму на несколько мгновений вернуться в наш мир. Ведь не о хлебе, не о какой-то там жизненной потребе обычного свойства говорила она. Ее слова, ее заботы были о душевном сродстве, о слове, перед которым отступила смерть. Потрясающий пример удивительной красоты этого человека.
...Захожу я в палату. Лежит мой маленький седенький комочек по имени "мама". Все лицо запеклось от крови, огромные синяки под глазами и за ушами. Некогда длинные, вьющиеся волосы обрезаны. От перебинтованных запястий идут какие-то трубочки к капельнице. Рядом с мамой находилась еще одна пожилая больная с давно сросшимся переломом ноги, но боящаяся встать с постели. Таких больных называют "ленивыми". Их давно пора выписывать, а они лежат и лежат, требуя к себе повышенного внимания. У медперсонала с ними всегда морока.
Почувствовав, что жизнь потихонечку возвращается к ней, мама, будучи человеком весьма общительным, просит глазами меня подойти. Я склоняюсь над ней и вот слышу:
- Сынок, скажи, кто там у стенки лежит?
Ей кажется, что она говорит тихо, но на деле это далеко не так. "Ленивая" соседка говорит мне:
- Я все слышу. Передайте вашей маме, что я пенсионерка!
Я громко шепчу маме в ухо:
- Мама, она пенсионерка!
Мама удовлетворенно закрывает глаза. Чувствуется - ей приятно, что рядом с ней лежит такая же труженица. К слову, мама проработала на одном заводе тридцать семь лет, и для нее человек труда всегда являлся примером, достойным всяческого уважения. Если, например, кто-нибудь жаловался ей, что у него нет настроения, все обрыдло, мама всегда говорила: "Возьми тряпку и вымой пол".
Я думал, что ее любопытство удовлетворено. Но это было совсем не так.
- Спроси ее, сынок, а где она работала.
Ее до боли родной голос звучит как-то по-молодому заинтересованно. Вижу краем глаза, как в проеме дверей появляются сестры, санитарочки. Еще бы, ведь никто не верил, что эта маленькая старушенция выкарабкается с "того света". От нее не слышно было ни одного стона, ни одной жалобы, а тут, на тебе, говорит. "Чудны дела Твои, Господи", да и только.
Жажда жизни у моей мамы была воистину потрясающей. Простой пример. На третий день, когда ее перевели в общую палату, уже поздно вечером, она попросила меня: "Сынок! Дай мне немножко покурить". Я ответил: "Мама, у меня нет папирос". Тогда она сказала: "Возьми под моей подушкой "бычок". Как там оказался окурок "Беломора", я не знаю. Но он там был. Значит, кого-то еще днем упросила.
Да, так вот. "Ленивая" приподнимается на одном локте и говорит мне:
- Передайте вашей матери, что я никогда в жизни не работала, но получаю пенсию за своего мужа.
Я кричу маме в ухо:
- Мусенька! Эта женщина нигде не работала, а пенсию она получает за своего мужа.
И тут я чувствую, что в ее ушибленных мозгах идет какая-то напряженная работа. Эта уже была не только арифметика с простым сложением или вычитанием, а нечто большее, скорее алгебра. Я чувствовал, как ее смятенный разум вопрошал:
- Как это вообще возможно, никогда в жизни не работать и еще умудриться получать пенсию за другого человека?
Гримаса удивления и даже легкого презрения появилась на ее лице. И вдруг она говорит на всю палату:
- Илюша! Передай этой женщине, что она - просто дура. Мама, будучи в высшей степени добрым и интеллигентным человеком, после выздоровления никак не могла поверить, что она так выразилась.
- Не передавайте мне ничего, я слышу голос вашей матери, - кричит "ленивая" больная, приподнявшись над подушкой. В дверях палаты, кроме медперсонала по этажу, появились ходячие больные на костылях. У всех на лицах веселое выражение. Кто-то даже подленько подхихикивает. Еще бы - такое кино.
Я прошу извинения у "ленивой", краска стыда заливает лицо. Я пытаюсь ей объяснить, что все это последствия действия наркоза и что моя мама - человек деликатный, но сейчас она просто не ведает, что говорит.
- Передайте вашей "деликатной" маме, что я не просто пенсионерка, а пенсионерка всесоюзного значения, мой муж - генерал, - грозно рокочет соседка, свесив ноги с кровати.
- Мама! - умоляюще, со слезой в голосе кричу я ей в ухо. - Она - пенсионерка всесоюзного значения!
Лицо мамы принимает строгое, почти библейское выражение с налетом просветленности. Губы что-то шепчут на древнееврейском языке. Я чувствую, как в ее бедной, больной головушке уже не алгебраическая задача ворочается, но какое-то сложное действие высшей математики Лобачевского.
И вдруг, о ужас! Как древнегреческая Пифия или ветхозаветная Дебора, моя мама торжественно вещает:
- Мой сын! (Чувствуете, какой ораторский прием?) Передай этой женщине, что она не просто дура, а дура всесоюзного значения!
Взбешенная соседка, не помня себя, без костылей и палочки выскочила вон из палаты. Через несколько мгновений откуда-то из коридора донеслось радостное:
- Ой, блин, да я же хожу, мать вашу!
Хохот и аплодисменты стояли кругом. Так моя прекрасная мама, сама того не желая, за несколько минут поставила своим голосом человека на ноги, чего не могла сделать медицина за месяцы. Вот это сила слова!
Уже выписавшись и будучи дома, мама никак не могла поверить в то, что говорила соседке по больничной палате "Неужели, я такое могла?" - несколько раз переспрашивала она меня.
- Мусенька, да она такой вальяжной барыней была, всех извела своими капризами и нытьем. Все ей не так, все ей не эдак. Хамила всем напропалую.
Мама задумалась, а затем рекла:
- Запомни, сынок, зачастую причиной барских замашек является рабская психология. Я думаю, что выдавить из себя раба легче, чем хама.
И тут же добавила:
- Я сейчас вспомнила Шекспира. Он сказал: "Если бы острое слово оставляло следы, мы бы ходили все перепачканные".
- Мусенька, ты знаешь, я с тобой себя таким умным чувствую! - расхохотался я и обнял ее.
...Многие спрашивают брата, откуда у него такой дар слова. Ясно, откуда. От мамы.
И. Клейнер. 2010
