|
|
И.А. Клейнер. Пауза
Литературная слава не обошла порог его сердца. Романы, повести, стихи его буквально сметались с полок книжных магазинов, ими зачитывалась вся Россия на протяжении последних пятидесяти лет. По его книгам ставились кинофильмы, пьесы, а рассуждения его литературных героев о смысле жизни, о правде и лжи, предназначении человека в нашем суетном мире будоражили общественное сознание точно так же, как молодые дрожжи, вброшенные в заквас будущей браги. Ведущие мастера художественного слова считали за честь читать его стихи с эстрады. Достать лишний билетик на такие концерты практически было невозможно. Его острые афоризмы буквально становились крылатыми выражениями в кругах интеллигенции. Вот, например, несколько из них:
"Хитрость – это развитый ум дурака". "Война – это слабость сильных мира сего". "Если женщина надевает фату, значит, собирается снять платье". "Если ты знаешь больше одной рифмы к слову "звезда" – ты настоящий поэт". "Не бойся браться за трудные дела. Запомни: Ковчег сделали любители, а "Титаник" – профессионалы". "Дураки бывают двух видов: одни не думают, что говорят, а другие говорят всё, что думают". "Выбросить бы всё из головы, да жалко окружающую среду". "Любовь, которая не бывает взаимной, – это любовь к Родине". "Демократия – это когда народ выбирает себе слуг, а не хозяев". "Падая духом, не зашиби ближнего своего". "Самогон – наш враг, гоните его". "Жене надо говорить только правду и только с три короба". "Некоторые люди убеждены, что они пробились наверх, хотя на самом деле они просто туда всплыли". "Несгибаемость – свойство характера, присущее больному радикулитом". "Совесть – как хомяк. Или спит или грызёт".
Интеллектуальная сила этих афоризмов настолько заворожила меня, что я мог бы приводить их и приводить ещё и ещё. Но – будет! Сейчас главное для меня – не потерять основную мысль в повествовании об этом воистину удивительном человеке. А рассказать мне есть о чём, поверьте на слово.
Обычно с наступления ранней весны и до глубокой осени мой писатель с семьёй проживает на подмосковной даче примерно в 20 километрах от столицы. Места там офигенные: чистейший воздух, высокие сосны-великаны в обрамлении кустарников, небольшая речушка, протекающая по центру писательского посёлка, пение птиц по утрам, церквушка на пригорке и благостная тишина, сошедшая с небес на землю. Как говорится, работай – не хочу. Правда, в последние годы уютный ландшафт этой писательской обители, берущей своё начало ещё с тридцатых годов прошлого века, нарушают вычурные и помпезные коттеджи и замки так называемых "новых русских", которые за огромнейшие деньги скупают земельные участки, уродуя своими новоделами окружающую среду. И нету против них ни закона, ни управы. Что хотят, то и воротят. А литфонд трусливо на всё это безобразие смотрит сквозь розовые очки и молчит. Никакие письма, жалобы, статьи в газеты со стороны интеллигенции о всё усиливающемся нашествии современных янычар на него не действуют. Я бы не стал затрагивать эту больную тему, если бы реальная опасность лишиться своей скромной дачи не угрожала моему писателю и его семье. Статья в "Новую газету" известной журналистки и правозащитницы Лидии Графовой, публикация заметки самого писателя в той же газете остались без ответа со стороны московских властей. И что самое поразительное – полное молчание наших маститых писателей. Я уже не говорю, что на моё обращение лично к президенту России с просьбой не трогать и оставить в покое классика русской литературы и его семью до сегодняшнего дня так и нет реакции.
И всё-таки не пал духом мой друг, он сохранил себя до 80 лет под обломками развенчанных иллюзий. Сегодня он как никогда осознаёт, что именно власть чиновников и её тупость даёт представление человечеству о бесконечности.
Но самым удивительным было то, что мой друг, который ранее, в молодые годы, мог полностью отдаваться литературному труду, проводя за письменным столом по 12-14 часов в день, сегодня практически отошёл от писательского дела. Да, да, вы не ослышались: за последние годы им не написан ни один роман, ни одна повесть, если не считать нескольких стихотворений. На мой вопрос, почему он ничего не пишет, мой друг как-то отстраненно отвечает, что не пишется. Конечно, я понимаю, что перенесённый им инфаркт миокарда выбил его из седла, да и возраст уже не тот. Как говорится, "не до жиру – быть бы живу". Но ведь болезнь уже далеко позади, а он всё время находится в духовной прострации.
Да, я понимаю, что возраст даёт о себе знать, 80 лет – это вам не 20 и не 30, когда душа охвачена протуберанцами вдохновения, вершину которого озаряет красота исповедального, провиденциального слова писателя. При наших встречах я неоднократно пытался приводить моему другу примеры из жизни выдающихся личностей в мировой истории, которые и в преклонном возрасте продолжали творить, создавая свои бессмертные произведения: Микеланджело, Леонардо, Гёте, Шагал, Пикассо. Причём энергетический выхлоп и духовная наполненность их творений были ничуть не ниже, чем в молодые годы. Более того, именно после шестидесяти лет их творчество достигло такой высоты, такой умудренности и просветленности, которые на порядки превосходили всё ранее созданное ими. Я приводил ему в пример того же писателя Бориса Васильева, который и в 80 лет продолжал ежедневно трудиться.
Однажды я спросил его:
– Скажи, а ты знаешь, сколько лет было знаменитому руководителю прославленного ансамбля танца Игорю Моисееву, когда он ушёл из жизни?
– Где-то около ста лет, – ответил мой друг.
– Ему было 102 года. А ведь он продолжал работать почти до последнего дня.
– Скажи, в каком возрасте покинул землю художник-карикатурист Борис Ефимов?
– Более ста лет.
– Правильно, ему было 108 лет. Но он до последнего вздоха продолжал работать. И это при том, что его искусство карикатуриста практически было невостребованным в послевоенные годы. Но он писал небольшие натюрморты, пейзажи и дарил их своим близким и знакомым.
– Что ты говоришь, не может быть, – широко раскрыв глаза и качая головой, искренне удивлялся мой друг.
А я продолжал далее:
– Ответь, сколько лет было библейской Саре, когда она впервые родила?
– Запамятовал. Подскажи.
– Ей было 99 лет.
– Ну, это прекрасная мифологема, – улыбнулся писатель, прикуривая сигарету. – А впрочем, почему бы и нет, – тут же опровергая самого себя, ухмыльнулся он. – Именно Библия, самая мудрая книга на свете, полна подобных волшебных притч и сказаний, которые нам кажутся неправдоподобными, а на деле – как раз наоборот.
– Коль скоро у нас речь зашла о Библии, я хочу напомнить тебе один потрясающий факт. Моисей вывел еврейский народ из египетского плена, когда ему исполнилось... 80 лет. Столько же лет, как и тебе. И водил он свой народ по пустыне ровно 40 лет. И умер он в 120 лет. Причём, заметь, шагал он не по асфальту, а по раскалённой пустыне, в сандалиях на босу ногу, часто полуголодный, под нещадно палящим солнцем. А чем ты хуже Моисея? Нет, ты не улыбайся, а только вдумайся: большой писатель подобен Моисею, когда он ведёт по чистому листу бумаги своим пером, увлекая за собой многомиллионного читателя в неведомую страну, в которой он может обрести дыхание подлинной свободы и красоты.
– Ну, ты загнул, дружище, – хмыкнул писатель, разливая дорогой французский коньяк в рюмки. – Я и Моисей – нет, это уже слишком. Не льсти мне.
И вот в этот самый момент в дверном проёме появилась русоволосая красавица – жена писателя Тина. Она подошла к мужу и, заговорчески улыбнувшись, нежно прошептала:
– Это невозможно! – сказала Причина.
– Это безрассудно! – заметил Опыт.
– Это бесполезно! – отрезала Гордость.
– А ты попробуй! – шепнула Мечта.
– Спасибо, родная, но что мне делать, если не пишется. Мне порой кажется, что всё уже было сказано и каждое моё слово есть не что иное, как излишнее повторение ранее написанного.
– Милый, ну сколько раз я тебе повторяла, сойди ты со своего камня, перестань напоминать окружающим седого и уставшего акына, не взирай на людей своим всевидящим и умудрённым взором. Не можешь писать рассказы, повести, романы – возьмись за мемуары. Ведь у тебя было столько встреч с замечательными и выдающимися людьми за твою долгую жизнь. Поверь, читателю это будет очень интересно, да и ты через эти воспоминания обретёшь былое вдохновение и интерес к жизни. Только не молчи и сойди со своего постамента.
– Дорогая, запомни, мемуары – это предисловие к некрологу, – улыбнулся писатель, нежно целуя руки жены.
– Вот и запиши этот афоризм. Записал – и считай, что день твой не зря прожит.
– Да я даже название для новой рукописи не могу придумать, – устало произнёс писатель.
– О, мой акын, не смеши меня, – расхохоталась Тина. – Я хочу тебе напомнить, что название своего знаменитого романа "Идиот" Фёдор Михайлович Достоевский придумал, когда выходил из казино в Баден-Бадене, где в очередной раз проиграл всё до копейки. И, пожалуйста, брось так много курить, ты же себя гробишь!
– Ах, дорогая, я давно понял, что жизнь – это Баден-Баден: не знаешь, когда выиграешь, а когда проиграешь. А что касается курения, то разреши мне напомнить, что Сибелиус прожил 91 год. Выпивал в день одну бутылку водки и курил. Однажды композитор заметил: "Все врачи, которые говорили мне, что курить нельзя, давно уже умерли". Вот так-то, дорогая, и давай больше не будем об этом.
– Нет, будем. Ты что, забыл, что недавно перенёс обширный инфаркт?
– И что с того, перенёс и перенёс, – улыбнулся писатель, – если слишком рьяно убегать от инфаркта, то ненароком можно догнать и кондрашку.
– Нет, ты невозможен, – утирая слёзы от хохота, простонала Тина, обнимая мужа. – Но ведь от возраста не спрятаться и не уйти. Не так ли, милый?
– Всё так, роднулька. Ты права.
– Ладно, мужчины, вы здесь отдыхайте, а я пойду готовить обед. Скоро дети должны вернуться из Москвы.
Она ушла в дом, а я, закурив "беломорину", произнёс:
– И всё-таки, мне думается, что каждый новый день, ниспосланный нам Всевышним, есть подарок небес. Значит, мы нужны Ему, Он ожидает от нас добрых дел во имя преумножения красоты и любви в мире. Извини за высокий стиль, но это так, иначе и быть не может. Пусть грамулечку, пусть дольку крохотного своего таланта мы должны возложить на чашу весов. Не отдал, поленился – значит, в убыток миру, а через него и собственный ущерб. И выходит тогда, что мы совершили предательство, пусть невольное и даже незаметное, но предательство Завета. Но ведь потом с нас спросится, и спросится по-полной. Что мы тогда ответим Небесному механику, когда он начнёт прокручивать перед нашим взором киноленту каждого дня, каждого мига нашей земной жизни от момента рождения и до последнего вздоха?
– Да, я понимаю,– перебил меня писатель,– что по делам нашим и воздаётся нам. Но иногда мне думается, что не только по делам нашим суетным, но прежде всего по мыслям нашим судить нас будут. Не потому, что ты того-то или того-то не сделал, а почему ты не стал тем, кем был задуман по рождению своему. Хочешь маленькую притчу?
– Давай, коль не в тягость. Слушаю тебя.
– Однажды к Альберту Эйнштейну приходит молодой аспирант. Великий физик спрашивает того:
– Скажите, молодой человек, что вы делали сегодня утром?
– Работал.
– Хорошо. А днём?
– Работал.
– А вечером?
– Тоже работал.
– А когда же вы думали?
Молодой человек сконфуженно замолчал. Краска стыда залила его лицо.
Вот так-то, мой друг. Иногда за внешним, кажущимся безделием сокрыта напряженная работа мысли.
От энергичных людей все беды на земле происходят. Точнее – от дурной энергетики. Вспомни историю мира, вспомни её завоевателей, её фюреров, наших российских революционеров. Дурная цель рождает всегда дурную энергетику, которая закольцовывается в дурную деятельность оболваненных людей. И так из года в год, из века в век по кругу дурной бесконечности, которая в своём генезисе ничего общего не имеет с истинным предназначением человечества. И совсем другое дело обстоит с разумной энергетикой человека, направленной на ежедневное восхождение по божественным ступеням нравственного усовершенствования человеческой личности. Не надо спасать всё человечество: спаси хотя бы одного человека, и ты спасёшь весь мир. Это – не красивые слова, а правда самой жизни в её бурлящей и противоречивой диалектике. Но всегда, в любом действии нужна пауза, передышка. "Ямщик, не гони лошадей", – поёт русский народ. "Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее", – хрипит из занебесья Владимир Высоцкий. Вспомни историю сотворения мира. Всевышнему потребовалось шесть дней для его создания. А вот седьмой день стал для Него выходным. Ему нужно было отдохнуть, прийти в Себя, оглядеться, чтобы произнести: "И это хорошо". Безусловно, на шести днях творение мира не закончилось. Ведь человек был создан по Образу и Подобию Божьему. Бог сделал человека своим соавтором. Не случайно Он доверил человеку дать название всему тому, что Он сотворил. Поэтому строительство мира продолжается непрестанно и по сей день, и вершится оно прежде всего в сердце человека.
– Послушай, – перебил я друга, – но ведь и коммуняки не отрицали так называемую "паузу". Вспомни их знаменитый марш "Наш паровоз летит вперёд, в коммуне остановка...".
– Всё правильно, из песни слова не выкинешь. Но для коммунистов построение коммунистического общества является конечной целью человеческого общежития, которое ничего общего не имеет с Евангельским Благовестием. Для них коммунизм – это итог, тупик, за которым для нормального человека никакой нравственной и духовной перспективы. Запомни, коммунизм – это безграмотная точка в начале бесконечной фразы человеческой цивилизации. А пауза – это всегда перерыв в беспрерывности, она подобна вдоху глотка воздуха между словами молитвы "Отче наш" или моцартовской "Аве Мария".
Вообще, я думаю, что пауза в искусстве имеет огромнейшее значение. Уметь держать паузу в том же театральном действии – великое дело, и не всякому актёру оно по плечу. Я уже не говорю о шедеврах изобразительного искусства. Вспомни, например, росписи Микеланджело в Сикстинской капелле Ватикана. Вот уж где перед нами царство паузы! Я уже не говорю о великих ораторах древней Греции, которые умели великолепно держать паузу. А возьми тех же любимых тобой импрессионистов. Вот у кого пауза была! Они великолепно понимали, что в незакрашенные краской фрагменты холста активно включалась фантазия зрителя, который невольно становился их додумывателем. Другими словами – их невидимым соавтором. Да и сама природа немыслима без паузы. Вспомни, например, как перед грозой или бурей природа как бы на миг замирает, погружаясь в тишину, чтобы через несколько мгновений обрушить на мир шквал ливня и ветра. Звери залезают в норы, птицы прячутся в деревьях и кустарниках, человек спешит укрыться под навесом. Я думаю, что в самой паузе происходит некое накопление энергии, которая через какое-то время может изменить привычный нам окружающий мир и даже исказить его до неузнаваемости.
А что такое "чёрные дыры", как не паузы во вселенной, в которой пространство и время слились в неразрывное единство? Но я в этом вопросе дилетант, об этом ты можешь порасспросить своих друзей, философа Александра Кацуру и академика Михаила Штеренберга. Они тебе порасскажут такое о паузе, отчего твоя голова пойдёт кругом.
– Кстати, – вновь я перебиваю друга, разливая вино в бокалы, – давай спустимся с небес на землю. Ты знаешь, о чём я сейчас подумал? Есть писатели, художники, поэты, мыслители, которые признание за труды свои получили ещё при своей жизни. А есть и такие, признание к которым приходит после их смерти. Причин такому прижизненному забвению множество, как субъективного, так и объективного характера. И тем не менее, рано или поздно тайное становится явным, и они получают общественное признание, мир как бы заново открывает для себя их имена и деяния. Что это как не пауза в нашем социуме, разрыв, надлом в нравственном и эстетическом освоении мира? Тогда мы начинаем рвать волосы на себе, стенать и клясть судьбу за собственную слепоту. Но поезд ведь давно ушёл, а те, кто должен был получить должное ещё при своей жизни, так и не получили его, уйдя в безвестность. И тем не менее, тем не менее, проходит время, и трава забвения расчищается лопатой совести, и пауза уступает место праведному Слову.
– Ты прав, к сожалению, мир устроен именно так. Любое нравственное прозрение требует паузы.
Чуть помедлив, писатель заметил:
– Ты знаешь, о чём я сейчас подумал? В самом слове "пауза" есть две буквы "ау". Они ничего не говорят твоему воображению? А ты припомни, как люди аукаются в зарослях леса, придя в него собирать ягоды и грибы. Ну, это я так, к слову. А если серьёзно, то без паузы невозможно никакое движение ни в жизни, ни в самой природе. Вот ты и моя императрица упрекаете меня в том, что я ушёл в затвор, ничего не пишу. А кто вам сказал, что, гуляя каждый день по несколько часов по дачному участку, я ничего не пишу? Нет, как раз я пишу, и пишу так, как ранее не писал. Правда, мои слова не облекаются в письменные знаки, но от этого они не перестают быть мыслями. Если бы ты знал, какие мысли в эти часы отдохновения посещают мою голову, с какой интенсивностью они рвут моё сознание, ты бы не только удивился, но был бы поражён. Про ночные раздумья я уже не говорю. Именно на грани жизни и нежизни, на пороге перехода в иную реальность человеческая сущность испытывает такую сверхмощную интеллектуальную нагрузку, которой она не знала до этого. Здесь уже внешние сюжеты, так называемые мозговые придумыши не идут ни в какое сравнение с одной-единственной реальностью, сутью которой являешься ты сам. Именно ты и Бог над тобой, а не вымышленные литературные герои, есть главные персонажи твоей ненаписанной книги. А вот о чём я думаю – пусть это останется тайной. Держать ответ за своё молчание я буду, когда встречусь с Ним. Верю, что Он поймёт меня и не осудит. Запомни, друг, прежде чем душа покинет тело и переместится в иные, Светлые Миры своего бессмертного существования, т.е. в ноосферу, нужна пауза.
Но за твоё пожелание работать – спасибо!
P.S. Вечером того же дня мне позвонила Тина. Срывающимся от волнения голосом она прошептала в трубку:
– Илюша, сегодня вечером я зашла в кабинет мужа. На столе я увидела листок бумаги и перечёркнутую запись нашего акына: "Только в России есть формулировка – незаконные бандформирования". А внизу, под ней – другая: "Однажды Федя Достоевский зашёл на огонёк к Саше Пушкину". Правда, здорово, а?
И. Клейнер. 2010
