|
|
И.А. Клейнер. Афродита Онежская
– Ты хочешь увидеть лицо, обезображенное интеллектом?
Я чуть не поперхнулся от удивления. Надо же так сказать! Соединение несоединимого.
– Ты кого имеешь в виду? – спросил я своего друга Александра Волжского, популярного в Германии журналиста, сына всемирно известного кинорежиссёра.
– Кого имею в виду – тому уже не введу. Годы не те, – хмыкнул Саша. -Ответь мне, почему ты берёшь интервью только у известных деятелей отечественной культуры? Ведь ты когда-то сам горячо советовал своим друзьям из телепередачи "Взгляд" приглашать на прямой эфир простых людей из глубинки России, мотивируя это тем, что именно провинция хранит в себе незаурядные личности, которые по своему мировосприятию и миропониманию ни в чём не уступают духовному уровню так называемой элиты общества. Ты помнишь, кто откликнулся на твой призыв? Только один Саша Политковский. Но он сделал всего несколько передач. Я считал, что в любом человеке на донышке его души лежит в немоте свой Гомер, неведомый даже ему самому. Причин подобного неведения множество. Главная из них – собственная леность души, заваленной сверху котлетами, устоявшимся традиционным бытом. Не высовываться, быть как все, а чем я лучше других – вот те внутренние заглушки совести, которые не позволяют таким людям открыться окружающему миру. Вот ты и попробуй копнуть сей могильный холмик своей сердечной лопаткой и постарайся осторожненько вытащить на свет эту затаённую судьбу. Уверяю тебя, ты откроешь для людей такие дивы дивные, что мало не покажется.
– Слушай, Санёк, давай ближе к телу. У тебя есть конкретное предложение?
– А то! Слушай внимательно. В деревне Могильцы, что в 50 километрах от Москвы, живёт одинокая столетняя старуха. Точнее, ей сегодня 108 лет. Живёт замкнутой отшельницей, никого на порог своей избы не пускает. Единственное исключение она делает для тех, кто приносит ей... кукол. Да, да, ты не ослышался. Не имея своих детей, она принимает их за собственных, каждая из них имеет своё имя и место. Питанием её обеспечивает местный священник, которому она передоверила получать свой скудный пенсион. Самой ходить трудно, да и копошиться на собственном огороде уже не под силу – годы не те. Давай, не мешкай, поезжай к ней. Не ровен час, старуха может отдать душу Богу в любой момент. А рассказать ей есть что. Поверь, я знаю, что говорю.
– А сам-то ты почему не наведуешься к ней?
– Да не в моём она газетном формате. Ну посуди сам, какому читателю Германии будет интересна судьба одинокой русской старухи? А тебе и карты в руки. Представь только на минуту, как рядом с интервью с такими людьми, как писатели Фазиль Искандер, Борис Васильев, пианист Николай Петров и философ Александр Кацура, в твоей книге появится рассказ или очерк о трагической судьбе русской старухи. Уверяю тебя, ты об этом не пожалеешь. Давай, ноги в руки – и прямиком в Могильцы!
– Но ведь она меня, незнакомого пришельца, просто не впустит к себе. Как говорится, незваный гость хуже...
– Правильно мыслишь. А ты перед приходом к ней зайди в местную церквушку и от моего имени попроси помочь тебе отца Афанасия. Ты только назови моё имя, и он тебе не откажет. Кстати не забудь прихватить свой диктофон. Сам понимаешь, чиркать записи ручкой в открытую будет как-то неудобно перед старухой. Ещё чего доброго, сочтёт тебя за следователя-дознавателя. Да, чуть не забыл, когда будешь у отца Афанасия, передай ему привет от меня. Всё, пока, мне пора на кинофестиваль.
А что, подумал я, дело говорит Волжский. В этот же день я зашёл в Детский мир, что находится на Лубянке, в аккурат наискосок от главного здания ФСБ России. Отоварился я с лихвой, накупив всяких разных кукол, матрёшек красочных. Не забыл даже прихватить несколько шикарных кукол Барби. Словом, набил рюкзак доверху и на следующее утро на электричке махнул в Софрино. Пройдя несколько километров, я очутился в Могильцах. У местных узнал, где находится дом священника Афанасия. Меня встретил грузный старик с огромной взлохмаченной бородой. Его серые, выцветшие от времени глаза ласково прошлись по моей фигуре и лишь на мгновение остановились на рюкзаке.
– С чем пожаловал, сын мой? – простужено прохрипел он, пропуская меня в дом. Я тут же кратко представился, рассказав ему о цели моего визита. При этом я одарил старика своими книгами, содержание которых составляли не только интервью с известными людьми России, но также романы, литературоведческие эссе и стихи. Священник поблагодарил меня и пригласил к столу. Чудесный аромат чая, настоянного на каких-то дивных травах, наполнил всю избу. Хозяин тут же уселся рядом и неторопливо стал перелистывать страницы книг. Встретившись с портретом Алана Чумака, он как-то хитровато хмыкнул и покрутил пальцем у виска. А затем задумчиво произнёс, устремив взгляд куда-то вдаль:
– Все мы когда-нибудь предстанем перед Богом нашим. И за дела наши земные никому не уйти от ответа. Перед Судом Божьим не помахаешь руками.
Дойдя до главы "Тайна феномена Достоевского", священник медленно произнёс:
– "Наказание – это справедливость за допущенную несправедливость". Но у нашего Фёдора Михайловича с проблемой наказания всё гораздо сложнее и неоднозначней. – А затем, помолчав, добавил:
– Я хотел бы с вами, друг мой, встретиться ещё раз и не торопясь порассуждать о ваших сочинениях. Но сейчас я покину вас и схожу к Афродите. Надо с ней договориться о вашем приходе и получить согласие. Чтобы вы не скучали, вот вам прелюбопытная книга "Путеводитель по роману "Мастер и Маргарита". Сегодня вы её днём с огнём не отыщете на книжных прилавках. Книга потрясающая по глубине исторических ассоциаций.
– Благодарю вас, отец Афанасий.
Встретившись с моим взглядом, старик уже на пороге вдруг промычал:
– Ладно, не торопитесь, я дарю её вам. Читайте и думайте, думайте и читайте. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Примерно через сорок минут священник вернулся назад, сообщив, что Афродита ожидает меня.
– Идёмте вместе, я провожу вас до её дома.
Я благодарно кивнул старику, и мы вышли на просёлочную дорогу. Кругом стояла неописуемая красотища. Огромная синева бездонного и безоблачного майского неба, белоснежные гроздья душистой черёмухи на фоне распускающейся листвы берёз и тополей, кружащиеся в высоте птицы – всё это приводило моё существо в какой-то радостный настрой, который был сродни детскому первоощущению от встречи с чем-то волнующим и прекрасным. Наконец мы вошли в калитку, прошли по узенькой дорожке и вступили на крыльцо. Испросив разрешения, священник первым прошёл в дом. Навстречу нам поднялась старуха, приглашая нас к столу.
– Вот, Афродита, привёл я к тебе столичного человека. Потолкуй с ним по душам, окажи ему знак внимания, а я, однако, пойду в храм. Служба у меня скоро. А ты, мил человек, одари прямо сейчас рабу Божью Афродиту подарками, не откладывай в долгий ящик.
На этих словах отец Афанасий распрощался и вышел вон.
Передо мной стояла сухая, как жердь, женщина, покачиваясь из стороны в сторону. Лицо её было прекрасным, как лик Мадонны, запечатлённый на холсте бессмертными мастерами итальянского Возрождения. Да, конечно, если присмотреться, можно было заметить на нём едва видимые мельчайшие морщинки, которые напоминали древнюю патину. Но это лишь если присмотреться. Мне даже на одно мгновенье показалось, что передо мной стояла "Весна" великого Боттичелли, овеянная осенними ветрами столетий. Да, да, вы не ослышались, именно "Весна" Сандро Боттичелли, пережившая своего создателя на несколько веков. Я представил себе на мгновение мою старуху в цветущей молодости и чуть не задохнулся от нахлынувшего волнения. Её огромные глаза смотрели на меня в упор, не отрываясь. Всего лишь на один миг мне показалось, а может, так и было на самом деле, по лицу Афродиты скользнула едва заметная усмешка и тут же скрылась.
– Зовут-то тебя как, мил человек? – спросила она, подвигая мне табуретку.
– Иосиф.
– А по фамилии как?
– Решеф.
– Из немцев будешь али из еврейского племени?
– Из евреев.
– Ох-хо-хо, – вздохнула Афродита. – Страдальный народ твой, ох и страдальный. Рассказывай, с чем пришёл, что тебе надобно. Но по-первости сказывай, принёс старухе подарки?
Я тут же, не мешкая, выложил перед ней своих кукол. У Афродиты от увиденной красоты перехватило дыхание. Каждую куклу она бережно брала в свои натруженные руки, нежно гладила и откладывала в сторону. Чувствовалось, что мои подношения пришлись ей по душе.
– Да, уважил старую калошу, ох и уважил. А это что за раскрасавицы бесстыжие в одних исподнях? Поди не наши, заморские, а?
– Точно, бабушка, американские. Барби они называются.
– Во-во, то-то я вижу, что стыд потеряли. Нагота срамная. Нет, ты лучше забери их назад, а мне оставь наших, русских. С ними милей будет моему сердечному нутру. Не взыщи, милок, но не могу я переступить себя.
Помолчав, она, как будто что-то припоминая, переспросила меня:
– Значит, будешь из евреев?
И, отвернувшись к окну, как бы через силу произнесла:
– Были у нас Коган Лазарь Иосифович – начальник Беломорстроя, Берман Матвей Давыдович – начальник Главного управления исправительно-трудовых лагерей ОГПУ, Фирин Семён Григорьевич – начальник Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря, Рапопорт Яков Давыдович – зам начальника Беломорстроя и зам начальника Главного управления исправительно-трудовых лагерей ОГПУ, Жук Сергей Яковлевич – зам главного инженера Беломорстроя, Френкель Нафталия Аронович – помощник начальника Беломорстроя, Роттенберг Абрам Исакович – бригадир. Да разве всех упомнишь, сколько времени с той поры прошло. Большие люди были они, все ходили в начальниках. За дела их трудовые Москва всех наградила орденами Ленина, а потом, уже опосля, кого в 37-ом, кого в 38-ом расстреляла как врагов народа. Но к нам, заключённым, они относились по справедливости, даром никого в обиду не пускали.
– Простите, Афродита, как вас по отчеству?
– Называй Андреевной.
– Афродита Андреевна, а вас каким боком занесло на Беломорстрой?
– О, это длинная история. Взяли меня по 58-ой статье. Помнишь такую знаменитую? Нет, 6-ой пункт мне не припаяли, как шпионке. Да какая я шпионка, с детства росла в деревне под Ярославлем. Был у нас большой дом, своё хозяйство. Но вот пришёл 29-й год, и нас, как кулаков, "раскулачили", всё отобрали до ниточки, ироды окаянные. Отец мой происходил из старинного греческого рода. Его прародители прибыли в Россию ещё при императоре Петре 1. Мой прапрадед Манус Захариус дослужился до аншеф генерала Семёновского полка, имел двух Георгиев первой степени. Прадед ходил с Суворовым в походы на Альпы, затем вышел в отставку, выстроил имение на Волге и занялся сельским хозяйством. Его сын, то бишь мой дед, по Манифесту от 19 февраля 1861 года дал вольную своим крестьянам, но те отказались уходить от него. При барине им было как-то сподручней и спокойнее. Меня в апреле 32-го года как дочь врага народа заковали в наручники и прямиком, как скотину какую, на строительство Беломорканала.
Народ России, будто сдвинутый умом, потеряв в себе единственную точку опоры – веру в Бога, начинает обожествлять своих тиранов-вождей. Душа, выброшенная за пределы своего внутреннего обитания, начинает творить и множить свою потерянность во внешнем, чуждом мире. Извини меня, сынок, за высокие слова, но это именно так: теряется человек, рушится его дух – теряется и рушится общество. Человеческая личность – основа всему. Без этого на смену человеку приходит раб с дьяволом в груди.
– Извините, Афродита Андреевна, но ведь не все пали на четыре кости и стали лизать задницу власть предержащим. Например, были философы Бердяев, Красавин, Шестов, Богданов, а позже– великомученики сталинских лагерей Солженицын, Шаламов, Даниель, Синявский, Гинзбург, которые ясно понимали, кто есть кто и что есть что. Вот на таких и держится дух России.
– Правильно мыслишь, соколик. Но не забывай, что были и такие среди них, которых тоже чёрт попутал. Нравственное затмение нашло и на них. Вот тебе листок, обрати внимание на фамилии.
Я взял пожелтевшую от времени страницу и стал читать: Л.Авербах, С.Алымов, Е.Габрилович, М.Горький, К.Зелинский, М.Зощенко, Вс.Иванов, Вера Инбер, В.Катаев, М.Козаков, Б.Лапин, Д.Мирский, Л.Никулин, Л.Славин, А.Тихонов, А.Толстой, В.Шкловский, А.Эрлих, Бруно Ясенский.
– И что? Известные имена, Афродита Андреевна. Но причём здесь они?
– А притом, Иося, – улыбнулась старуха, разливая чай в алюминиевые кружки, – что все эти люди являлись членами редакционной коллегии книги "Канал имени Сталина", вышедшей в свет в 1934 году тиражом в 80 тысяч экземпляров. Лживая, парадная, слащавая книга, воспевающая роль компартии и её вождя в строительстве Беломорканала.
– Не может быть, – перебил я старуху, – чтобы такие люди, как Бруно Ясенский, да тот же Максим Горький могли войти в редакционную коллегию этой пропагандистской туфты.
– Ах ты, Фома Неверующий, – грозно рекла старуха, – ещё как может быть! Вспомни "Оду Сталину" Осипа Мандельштама, наших прославленных композиторов, художников, скульпторов, поэтов. На-кось, лучше возьми ещё пару листков, переписанных из этой книги мной в те годы. Читай и думай, я ничего от себя не присочинила.
Старуха выдвинула ящик комода, достала оттуда свёрнутые в трубочку листки и передала их мне. Я развернул и стал читать:
"Уже десять лет партия большевиков, воплощение разума и воли пролетариата Союза Советских Социалистических Республик, – без Владимира Ильича Ленина в её мощной, изумительно продуктивной работе. Ушёл гениальный возбудитель революционного самосознания рабочего класса, но с каждым годом революционная, культурно-хозяйственная работа партии Ленина обогащает в прошлом полудикую крестьянскую страну грандиозными результатами её руководства, и с каждым годом всё ярче вскрывается объём и значение организаторской работы Ильича, изумительная смелость его мысли, безошибочность расчётов и редкий дар предвидения будущего.
Великий человек, которого карлики именовали "фантазёром" и, ненавидя, пошло высмеивали, – этот великий человек становится всё величавее. Из всех "великих" всемирной истории Ленин – первый, чьё революционное значение непрерывно растёт и будет расти.
Так же непрерывно и всё быстрее растёт в мире значение Иосифа Сталина, человека, который, наиболее глубоко освоив энергию и смелость учителя и товарища своего, вот уже десять лет достойно замещает его на труднейшем посту вождя партии. Он глубже всех других понял: подлинно и непоколебимо революционно-творческой может быть только истинно и чисто пролетарская, прямолинейная энергия, обнаруженная и воспламененная Лениным. Отлично организованная воля, проницательный ум великого теоретика, смелость талантливого хозяина, интуиция подлинного революционера, который умеет тонко разбираться в сложности качеств людей и, воспитывая лучшие из этих качеств, беспощадно бороться против тех, которые мешают первым развиваться до предельной высоты, – поставили его на место Ленина.
Во всём мире, за границей Советов, Сталин безгранично расширил стремление рабочего класса, всех угнетённых – к социализму. В СССР он укрепил в рабочем и бедняке-крестьянине волю быть хозяином во всех бесчисленных областях промышленности, быта, социалистической культуры. Так создались и создаются коммунистические строители, инженеры, писатели, художники.
Редко кто до него смог так отдать, мобилизировать, собрать все свои силы и способности на служение, на дело освобождения пролетариата. Он стоит рядом с Марксом и Лениным. Необычайно в нём всё, но необычайнее всего – это смелость мысли и воли, а если подобное разграничение возможно в каком бы то ни было, а тем более, в этом человеке: мы позволяем себе сделать это только для того, чтобы легче уяснить его мощь. Банальна истина, что современникам трудно понять гения, – понимаются его дела, можно, пожалуй, передать манеру походки, голоса, жест руки, но личность гения ускользает от нас, а тем более гения редчайшего, каким является этот человек, гения не трагического, а гения счастливого – в счастливой стране.
Пролетариат Союза советов горд и счастлив тем, что у него такие вожди, как Сталин и многие другие верные последователи Ильича.
К числу подвигов "чести и славы", подвигов "доблести и геройства", уже обычных в нашей стране, присоединено создание Беломорско-балтийского водного пути.
Эта одна из наиболее блестящих побед коллективно организованной энергии людей над стихиями суровой природы севера. В то же время – это отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов пролетариата-диктатора и советской общественности в квалифицированных сотрудников рабочего класса и даже энтузиастов государственно-необходимого труда. Быстрая победа над враждебной людям природой, совершенная дружным натиском тысяч разнородных, разноплеменных единиц, – изумительна, но ещё более изумительна победа, которую одержали на собой люди, анархизированные недавней, звериной властью самодержавного мещанства.
Принятая Государственным политуправлением исправительно-трудовая политика, сведённая в систему воспитания проповедью единой для всех спасительной правды социализма и воспитания общественно-полезным трудом, ещё раз блестяще оправдала себя. Она была оправдана и раньше в многочисленных трудовых колониях и коммунах ГПУ, но эту систему "перековки" людей впервые применили так смело, в таком широком объёме. Пролетариат-диктатор ещё раз получил неоспоримое право заявить: я борюсь не для того, чтоб убить, как это делает буржуазия, а для того, чтобы воскресить трудовое человечество к новой жизни, я убиваю только тогда, когда уже нет возможности вытравить из человека его древнюю привычку питаться плотью и кровью людей".
– Ну что, не захлебнулся от краснобайской блевотины в честь вождя и его банды?
Я молчал. Да и что здесь можно было ответить. Да, я сам захватил эпоху Сталина, да, я сам рос в атмосфере диктатуры и всеобщего коленопреклонения перед усатым вождём и его партийной братвой, да, я помню, как десятилетним пацаном в марте 1953 года, когда нам директор школы объявил о смерти Сталина, стоял на траурной линейке и вместе с другими учителями и школьниками горько плакал. Все мы, от мала до велика, не знали и не представляли, как будем жить дальше без великого кормчего. Нам казалось, что Сталин вечен. Больше полувека прошло с тех пор, а в моей седой голове и поныне звучат слова:
От края до края, по горным вершинам,
Где гордый орёл совершает полёт,
О Сталине мудром, родном и любимом
Прекрасную песню слагает народ.
Но чтобы вот так помпезно, высокопарно о двух российских тиранах и их роли в отечественной и всемирной истории – нет, увольте, такую бредятину я встретил впервые. Одни фамилии известных деятелей нашей культуры, выпустивших в свет этот панегирик, чего стоят. Вот уж воистину "стыд глаза не ест".
Старуха неотрывно смотрела в мою сторону. Очнувшись, я спросил её:
– Скажите, Афродита Андреевна, а в каких местах вам пришлось горбатиться? И, вообще, расскажите о себе и о том времени.
Старуха вздохнула, затем взмахнула рукой , как бы утверждая тем жестом принятое решение, и начала свой рассказ. Я незаметно включил диктофон.
– Я думаю, мил человек, что ты знаешь, в какие краткие сроки был сооружён Беломорканал от Ладожского озера до Белого моря. Где я только ни побывала при его строительстве: и на Медвежьей горе, и в Шавани, и в Повенце, и в Шижне, и в Сороке, и на Хижозере и на озере Выг. А всё потому, что соблюдала тихость грудную, не злобилась и не раскатывала губу. И не потому, что брал стыд за прошлую жизнь. Греха за мной никакого не числилось, а брать напраслину на себя не могла – совесть гвоздила. А на "обсуд" на сходняк к блатарям на "малину" своей судьбины не то что в неохотку было идти, а просто боялась. Там, в "шалманах", такое могли сотворить с твоим телом, что потом удавку на шею и прощай жизнь. Да и у начальства стройки вероятий мне не было. В лучшем случае выслушают, побалакают с тобой, повздыхают, а в худшем сочтут супротивной порядка ихнего и отошлют в те места, где Макар телят не пас. Отписывать же жалобу в центр на незаконное осуждение тому же всесоюзному старосте Калинину – дело зряшное и заранее проигрышное: все наши письма на волю вскрывались ещё на выходе начальством и строго проверялись.
Край Карельский пребывал в полном людском забвении, был дик и угрюм. Но – и в этом была вся фишка для Сталина и его Политбюро – край Карельский славился своей древесиной. Ель, сосна, берёза были первоклассным строительным материалом. Около Карелии находились огромные залежи апатита. Было в том краю много железа, молибдена, алюминия, меди и даже золота. О Карельском граните я уже не говорю. Энергия водопадов совершенно не использовалась.
Мало кто сегодня помнит, но ещё в 1931 году наши пароходы шли семнадцать суток из Архангельска в Ленинград. 600 километров пути за семнадцать суток. Не много ли? А с вводом в жизнь Беломорканала эти семнадцать суток пути превратились в четыре дня. Достаточно было рассечь каналом 240 километров камней и болот, чтобы открылся прямой путь в северные моря. Вот он: Ленинград – Повенец – Сорока – мыс Челюскин, Берингов пролив, а дальше – Владивосток. Для всего Советского союза были открыты новые экономические дали. Хлеб, соль, нефть, металл, гранит, машины, лес, рыба, апатиты, нефелин, товары широкого потребления пошли по новому Северному пути. Я уже не говорю о других водных системах, таких, например, как Мариинская, Днепровская и прочие. Я не говорю о самых великих стройках социализма, новых заводах, фабриках, городах, колхозах и совхозах. Но всё строительство социализма было осуществлено, как правило, заключенными и репрессированными. Именно жертвы социализма лежат в основе фундамента самого здания социалистической системы. Представь, Иося, такую картину: всё население России стоит, прижавшись друг к другу. Представил? Так вот под каждым из живых лежат трупы строителей этого мрачного царства по имени Советская Россия. Царство на костях. Такого ещё не знала вся мировая история. Прибавь ещё 27 миллионов наших воинов, погибших в годы Второй мировой войны. Жернова сталинского молоха прошлись по каждой советской семье.
Когда я была чуток помоложе и могла ходить, бывало выйдешь на дорогу, закроешь глаза и представишь, как под ногами твоими лежат безвинно убиенные люди, избитые, изуродованные, и тела их скрюченные уходят аж до самого горизонта и дальше, ещё дальше, по всему простору необъятному. И кто-то из них рубахи истлевшие рвёт на себе, кто-то крестится, кто-то пытается выбросить комья червячной, склизкой земли из горла своего, а кто-то пальцы свои костлявые сжимает в кулаки бело-синие, по которым капает, капает кровушка алая. И все они кричат и вопиют страшно и надрывно, требуя отмщения за жизни свои поруганные, но вопль тот вселенский не слышен живым людям, а уходит он в глубь земли, прямо в огненное её нутро.
Но ещё горше и невыносимей нутру моему, когда коммуняки умасливают народ российский байками и небылицами о великом Сталине и его партии. Это ж надо дойти до такого умопомешательства, чтобы в честь 65-летия со дня победы над фашистской Германией пожелать выставить на улицах и площадях Москвы плакаты с изображением усатого тирана. Ответь мне прямиком, в какой другой стране мира подобное безобразие стало бы возможным, случись у них такое в истории?
– Но, бабуленька, милая, ведь Лужков разрешил разместить всего лишь десять таких плакатов. Всего лишь десять среди тысячи прочих.
– Да хотя бы один, однова хрен редьки не слаще, – грозно перебила меня старуха. – Один плакат ещё пуще был бы вызывающим в своём одиночестве. Мол, смотрите, люди добрые, я и один в поле воин. Не забудь, Иося, вырываешь единицу из целого – качается само целое. А может то целое даже и рухнуть. Всё должно быть в триединстве, как Святая Троица. Но при одном условии, если перед нами настоящая, добрая личность, а не дутый мыльный пузырь. А Сталин и был одним из величайших преступников в истории ХХ века.
(И вот в этот момент меня пронзила мысль: Боже, да откуда эта простая столетняя старуха могла знать философско-теософические взгляды Льва Красавина об этнокультурном пространстве, да о той же триаде Гегеля "тезис, антитезис, синтез"? Вот уж воистину блуждание творческого огня не знает границ, он может посетить любого думающего человека вне зависимости от его возраста, образования, вероисповедания и места проживания).
А старуха продолжала дальше:
– Я так скажу тебе, сынок: хреново, когда под кепкой Ленина у наших правителей спустя почти 90 лет со дня его смерти клокочут мозги его продолжателя Сталина. Не хочешь обижать немногих стариков – ветеранов войны – не сей смуты в сознании большинства. Надо иметь понимание жизни.
– Минуточку, Афродита Андреевна! Но ведь Победа советского народа в 1945 году действительно является Великой Победой. От этого никуда не уйдёшь.
– Тьфу ты, чёрт, прости меня, Господи! – вскричала старуха – Да откуда ей быть великой? В смысле великих потерь среди наших солдат и офицеров – это да! Это не великая Победа, а страшная Победа. Заплатить за неё ценой в 27 миллионов убитых людей, ровно половину из того, что потеряли все воюющие страны Западной Европы на всех фронтах, – это ты называешь "великой" Победой? Повторяю, это не великая Победа, а страшная, жуткая, кровавая Победа. Нужно знать настоящую окопную правду о войне, ту правду, о которой говорят писатели Борис Васильев, Виктор Некрасов, Василь Быков, Виктор Астафьев, Валентин Распутин. Они прошли её, и каждое их слово о правде войны оплачено их собственной кровью. Читай их, Иося, и помни, что там, где человеческая жизнь равняется копейке, там наступает ложь.
– Бабуля, скажи, так для чего всё-таки московские власти решили выставить портреты Сталина на день Победы? Неужели они так слепы?
– А всё для того, чтобы заполучить для себя у народа лишний, как это, тьфу, забыла слово...
– Пиар?
– Во-во, именно этот сраный пиар. Но ежели думать и поступать супротив правды жизни, то быть беде неминучей. Попомни мои слова. И неведомо нам, кого и когда та беда ещё может накрыть. Можно скопом стоять под плакатами Сталина, можно криком исходиться в своём рабском поклонении усатому упырю, но нельзя быть слепым и не видеть, что время движется вперёд, меняется жизнь и мы меняемся в этой жизни. Сегодня бы нашим правителям перед всем честным народом России, перед лицом всего мира открыто, без утайки принести покаяние за деяния кровавые Сталина и его коммунистической партии, как это сделала та же Германия за зверства фашизма. Но молчит наша власть, сопит в тряпочку наша дебильная демократия, молчит уставший народ России.
Ладно, будет об этом. Ты, Иося, спросил меня, чем я занималась на Беломорканале. А чем я могла заниматься, окромя тяжкого, рабского труда. Кайлила камень, рыла землю и вывозила её на тачках-грабарках. Одно время была даже арматурщицей. Но не долго. Кожу на ладонях в кровь изодрала до костей. Мало кто сегодня знает, что все основные сооружения – шлюзы и дамбы, которые должны были стоять в воде, строились на берегу, а затем спускались в воду. Зимой дамбы нельзя было засыпать землёй – промёрзший грунт весной оттает и даст осадку. Зимой производились только подъездные пути, расчищались места под объекты. В сорокоградусный мороз мы, каналоармейцы, строили пекарни, бани, кухни, столовые, новые бараки.
– Извините, что перебиваю, Афродита Андреевна, вы только что произнесли слово "каналоармейцы". Это ваш придумыш?
– Смотри, какой острослух, надо же, заметил. Нет, Иося, это наш начальник Беломорстроя Коган Лазарь Иосифович предложил Кагановичу так называть заключённых на нашей героической стройке. Ты не улыбайся, действительно героической: за 20 месяцев прорыть канал длиною свыше 200 километров в условиях Севера – это тебе не хухры-мухры. Кругом суглинок, камень, земля. Но грунт – основной строительный материал. Часто бывало так: везёшь камень или землю на грабарке по дощатым настилам, вдруг перегнул ручку на себя или от себя чуток, и твоя грабарка бряк на бок и ты вместе с нею глазами в слякоть осеннюю или весеннюю. Это уже опосля додумались ручки делать покороче и щёки-бока у тачки делать не такие крутые, под прямым углом. Да и камень, который потяжельше земли, ложили подальше от себя на дно тачки. Чтобы рукам не было так тяжко.
– Скажите, Афродита Андреевна, а что такое "плывун"?
– Плывун, Иося, это хреновый, поганый грунт, в него не входит лопата, и ноги рабочего вязнут в нём так, что иногда вытащишь одну, глядь, а другая осталась в нём вместе с сапогом. Плывун коварен, его выберешь, а он за ночь опять натечёт. Плывун – это грунт, который ведёт себя, как жидкость. Зимой плывун замерзает, как скала, тогда его бьют кирками, взрывают аммоналом. Но он хуже скалы, потому что под крепким плывуном есть плывун жидкий, который поглощает силу взрыва, как подушка. При работе с плывуном ловят такую его температуру, когда он загустел. Мы говорили тогда, что он похож на печёнку. Для того, чтобы он не расползался, в него мы ставили шпунтовые сваи. А вот когда наступало весеннее половодье и чтобы вода не поднималась выше берегов, водоём обставлялся дополнительными сооружениями. Для этого необходимо было все седловины загородить дамбами и сделать водоспуск для сброса лишней воды. Каждая такая система называлась узлом. Узел запирался восемью шлюзами. Для того, чтобы вода не ушла в сторону, её окружают дамбами. Например, после спуска озера Выг в Надвопоцкое озеро следовал Шаваньский узел, который начинался за 10-ым шлюзом и кончался в устье реки Выг. Чтобы его не прорвало, он закрывался двумя плотинами. Падение воды здесь достигло 18 метров. Уровень воды, Иося, постоянно держался под контролем деревянных водоспусков. А дамбы, как я тебе сказывала, были все земляные. Выдержать напор воды, её удар, особенно во время весеннего паводка, когда по ней шёл мощнейший лёд, делом было весьма трудным и ответственным. По обоим берегам канала стояли стрелки ВОХРа, чекисты ОГПУ в кожаных тужурках, а внизу, в котлованах, горбились бетонщики, бурильщики, плотники, землекопы, пильщики, взрывники, арматурщики. С одной стороны – кирки, лопаты, кайлы, тачки и тысячи подневольных рабов, с другой стороны – беспощадная советская власть во главе с вождём, Политбюро и ОГПУ.
– Скажите, Афродита Андреевна, а сколько людей трудилось на Беломорканале?
– Всего на родине "Калевалы" трудилось более 100 тысяч человек. Но цифра эта далеко не точная. Точную тебе никто не назовёт. Гиблых людей никто не фиксировал. Подох – и будет. Ты не поверишь, Иося, но в мае 1933 года Беломорканал был пущен в действие. По нему пошли суда. Такого мир ещё не знал. С усатым паханом любое промедление было смерти подобно.
– Афродита Андреевна, ответьте мне, неужели на этой грандиозной стройке века трудились одни враги народа?
– Что за чушь, Иося. Кто тебе это втемяшил в голову, какие "враги народа"? На строительстве Беломорканала трудились русские, белорусы, украинцы, евреи, узбеки, башкиры, якуты, таджики, татары, эстонцы, латыши и прочий многонациональный люд России. И были среди них настоящие большие учёные, философы, поэты, артисты, инженеры, учителя, простые рабочие и крестьяне. Да, конечно же, не все трудились в полный напряг, перевыполняя поставленную норму. Были среди нас и "фармазоны" и туфтилы, и те, кто "стучал по блату", и те, кто совершал бузу и побеги. Да, попадалась и уголовная шпана, и проститутки, уркаганы, "домушники", "воры в законе". Но таковых было ничтожное меньшинство. По первости они пытались держать свой "общак", филонили, строили из себя фиктивных инвалидов, уходили в "отказ", пьянствовали, иногда устраивали поножовщину. Но всё это продолжалось недолго. ГУЛАГ – он и есть ГУЛАГ. Кара тут следовала незамедлительно. О том, как "рыцари" ОГПУ вершили расправу с такими отступниками, у нас не принято говорить. Мало того, что они наказывались лишением пайки хлеба и миски похлёбки, их нещадно секли ремнями, бросали голыми на холодный пол каталажек на несколько суток. Наиболее строптивых просто выводили в сосняк и убивали. Убивали без суда и следствия, как скотину.
Но что более страшно, Иося, так это что труженики-каторжане от непосильной работы, болезней и крайнего истощения падали замертво прямо на стройплощадках. Десятками тысяч трупов устлано дно Беломорканала. Я уже не говорю о берегах самого канала.
Зарастает трын-травой наша память. Бежим мы от себя через себя в никуда. А я сейчас почему-то вспомнила Выг-остров. Здесь ещё издревле, с петровских времён, жили раскольники. Жили по своим обычаям, рождались, трудились и умирали. Покойников хоронили в песке на бугре. Но своего песка на Выг-острове не было. Привозили тот песок издалека, за много вёрст от острова. Шли века. Рос песчаный кладбищенский бугор. Но вот пришли сюда комиссары из России и повели свой канал по тем местам. А мертвецов своих всё больше и больше с каждым днём, что делать? Не бросать же каждого на дно канала. Одно дело – когда пал втихую один человек, ну два. А когда десятки, сотни, что тогда? И что порешили наши гэбисты – ты не поверишь, Иосик, – пригнали они "раскулаченных" на тот остров и повелели им сравнять с валунами тот песчаный огромный кладбищенский бугор, вместе с останками погребённых здесь когда-то людей. А песок тот могильный вывезли на подводах и машинах и уложили им дно Беломорканала. И побросали в него сотни трупов новых мучеников, и раскатали то место страшное катками железными и чугунными. А вечером согнали народ в клуб и устроили концерт. И под конец того вечера вышел на сцену поэт Сергей Алымов и, надрывая пупок, прочёл:
Бойцы из восьмого, вы в темпах отстали,
У нас на сегодня прорыва провал!
Но слово ударника крепче ведь стали!
Вы тоже сказали: До срока канал!
По-сталински данное слово держите!
В кулак соберите энергию масс,
Чтоб дней коммунизма грядущего житель,
Читая историю, вспомнил о вас!..
Задумалась Андреевна. Склонила голову на грудь. В доме наступило тягостное молчание. Казалось, что время остановилось. Затем старуха выпрямилась и повернула голову в сторону Иосифа Решефа. Её долгий взгляд как будто острой иглой пронзил фигуру молодого человека и ушёл куда-то в необозримые дали, видимые только ей одной.
И почудилось вдруг Иосе, что и его взгляд вместе со взглядом старухи в одной болевой упряжке медленно поплыл по тому знаменитому каналу имени Сталина, цепляясь за 19 шлюзов, плотины, дамбы, ряжи, затворы и водоспуски от Онежского озера аж до самого Белого моря. А по краям того канала, с двух сторон, стоят янычары КГБ с винтовками на перевес, а у ног их, обутых в яловые сапоги, стоят свирепые псы и в пастях их окровавленных обглоданные черепа строителей Беломорканала. И так до самого горизонта, в необозримые дали сегодняшнего дня. А над всей этой трагической панорамой человеческого ужаса, замешанного на крови и страданиях, невыносимой боли и несбывшихся надеждах, лежат вразброс на дне того канала полусгнившие, полуистлевшие скелеты людей и среди них его скрюченная, полуживая фигурка. Фигурка та пытается мучительно что-то сказать, прокричать, прохрипеть, но какая-то неземная огромнейшая сила не даёт ей сделать этого. А ещё он увидел, как из небытия выплыла гигантская фигура щербатого генералиссимуса. Его голова в фуражке уходила куда-то высоко в небо, на парадном белом кителе горела звезда героя, а по обеим штанинам его текли два ручья крови. Тиран улыбался, попыхивая трубкой. Прямо над его низким лбом стояло небольшое рыжее облако, удивительно напоминающее голову вождя всемирного пролетариата Ленина. Откуда-то издали слышался марш "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Но удивительное дело, в последнем слове "былью" первая его буква слышалась, как "п": "Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью".
Из оцепенения Иосифа вывел приглушённый голос Афродиты.
– Да, так вот, сынок, когда я через много лет посетила те края, будучи уже свободной, старожилы мне рассказывали, будто в том озере Выг, на дне которого лежат утрамбованные катками трупы каналоармейцев, вода не прозрачная, не голубая, а почему-то ржаво-красная. Пытались ставить на то место по берегам очистительные сооружения – фильтры, но всё понапрасну. Вода как была окровавленной, так и продолжала оставаться таковой. Сама природа кровоточила, и не было супротив неё никакой верховной управы. Ежели доведётся тебе побывать в тех местах, обязательно не забудь повидать Выг-озеро. Увидишь всё сам собственными глазами. Ладно, ты губу не раскатывай, пей лучше чаёк, пока совсем не остыл.
Отхлебнув пару глотков, Иосиф незаметно переставил кассету в диктофоне и вновь обратился к старухе:
– Бабуля, милая, скажи мне, а были ли в твоей жизни какие-нибудь смешные, забавные случаи, когда ты мотала срок на канале?
– Смешные, говоришь? – переспросила Афродита Андреевна, улыбнувшись. – Ну как им не быть. Горе, тягота жизни завсегда в обнимку кочевряжит с улыбкой. Обшутить, обсмеять судьбину тягостную – палец в рот не клади. Нет, ты не думай, что я заливала какая. Так всегда по жизни выходит.
Помолчав, старуха, вдруг хитро взглянув на собеседника, промолвила:
– Дай подумать, милок. Ну слушай, коли в охотку. So non e vero у ben trovato (Если и не верно, то хорошо сказано).
– Постойте, Афродита Андреевна, – воскликнул Иосиф изумлённо. – Вы что, итальянский знаете?
– Почему только итальянский? Не только его. И английский, и французский. Я ведь в своё время долго жила в Европе, закончила университет в Кембридже, дружила с известными артистами, музыкантами, художниками. Например, с Модильяни, Карузо, с Ольгой Чеховой, с Пабло Пикассо, Марлен Дитрих. Ладно, ты зубы-то не скаль, что было – то было. Но сейчас не про них рассказ. Придёт время – расскажу. Раз попросил о забавном – слушай.
Я не ведаю, знаешь ли ты, что к нам на Беломорканал приезжали Сталин, Ворошилов, Киров, Горький, Ягода. Вместе с нашими руководителями Хрусталёвым, Вержбицким, Френкелем, Борисовым и другими они совершали свой парадный променад, любовались красотами местного края, беседовали с каналоармейцами, давали свои директивы. Однажды к нам прибыл Лаврентий Берия. Походил он, походил по берегу канала, а потом вдруг и говорит сопровождающему его Когану Лазарю Иосифовичу – начальнику Беломорстроя:
– Слушай, Лазарь, а не прокатишь ли ты меня на катере по каналу? Хочу собственными глазами убедиться в его проходимости.
Тот стал говорить, что этот отрезок канала ещё не готов полностью к судоходству. Надо, мол, чуток подождать. А вот в следующий приезд он обязательно выполнит просьбу уважаемого Лаврентия Павловича. Но куда там, Берия и слушать ничего не хотел. Он лишь вскользь бросил: "Одни гордятся знаниями – другие дознаниями. Попытка – ещё не пытка". Понятное дело, после таких слов наш Лазарь тут же кому-то машет рукой, и через несколько минут небольшой катерок был подан. Вступили они, значит, вдвоём на палубу, уселись на скамьи, и катер попёр на середину водоёма. А красотища кругом неописуемая: высокие сосны, уходящее небо, горы, облака, птицы, ласковое майское солнце. Берия глаза таращит во все стороны, не забывая при этом пропустить один за другим стопарь армянского коньяка. "Эх, бабу бы сюда", – промолвил он со вздохом. И в это же мгновение катер резко рвануло, что-то шандарахнуло его по корпусу, он завалился круто на бок и Берия, не успев ничего сообразить, тут же свалился за борт вместе с недопитой бутылкой.
Оказывается, как позже выяснилось, водопуск у дамбы прорвало, перемычка лопнула, открылись ворота 15-го шлюза и мощнейшие тонны воды ринулись в русло канала. Всё было бы ничего, ну понесло бы катерок ещё быстрее, но именно в этот момент под напором воды топляк-одиночка, оторвавшийся от кошелей, одним своим концом резко подскочил вверх и ударил в бок катера. А Коган именно в этот момент находился в кубрике, готовя очередную закуску для высокого гостя. Через 15 минут, когда он поднялся на палубу, Берии на ней уже не было. Катер уфигачил от того места на несколько километров. Кругом опять тишь и благодать, птички чирикают на деревьях, солнышко блестит. И ни одной души окрест по берегам. Окромя меня. Я бы тоже могла там не оказаться, если бы мой бригадир не приказал мне собрать сушняк для вечернего костра, на который был приглашён Берия со своими сотоварищами по партии. Иду я, значит, спокойно, собираю хворостину и вдруг слышу истошный крик с воды: "Помогите, бляди, тону!".
Я тут же срываю с себя лагерную ветошь и остаюсь в чём мать родила. Прыгаю с разбега в бурлящую воду и мощными гребками, как скаженная, устремляюсь к месту, откуда раздавался крик утопающего. Подплываю, глядь, а там уже никого нет. Набрала я воздух в лёгкие и бабах вниз головой под воду. Гляжу, а на самом дне лежит человек, руки разбросав в стороны, и пузырьки пускает. Схватила я его за шиворот и со всей силы, оттолкнувшись от дна, рванулась вверх. "Помогай мне, ирод окоянный, – хриплю я ему, – греби руками, мать твою, слышишь, греби, хрен моржовый!". А он хоть бы хны, дохляк дохляком завис надо мной и не единого движения.
Как доплыла до суши, я не помню. Выволокла я его на берег из последних сил и стала его разминать. Давлю коленями в грудь его, руки в стороны от себя и на себя, рраз, ещё рраз, рраз, ещё рраз. Гляжу, вода повалила из него с жёлтым песком. Он даже стал шепунка подпускать: сначала втихую, как бы стесняясь, а потом всё громче и пуще. Ну, думаю, надо же, какого мне пердуна судьба подкинула. Но думка-думкой, а сама прильнула к его губам своим ртом и давай вдувать в него воздух. Оторвусь от него, вздохну воздух и опять дую в его рот поганый. Не знаю, сколько прошло времени, но вижу, что щёки его чуток порозовели, веки стали подрагивать. И вдруг ощущаю, что прямо промеж моих ног поднимается упругий столбик. По первости он был небольшим, но потом всё больше и больше. Чувствую, как расползлась его ширинка брюк в стороны и в меня упёрся его детородный орган. Только я хотела соскочить в сторону, как Берия резко приподнялся, обхватил моё тело лапами и стал заваливаться на меня. Черные глаза его совсем окосели, усы поползли в сторону, щёки пунцовыми стали, пыхтит, засранец, тужится, дрожью похотливой исходит весь. Быть срамоте неминучей через мгновение, но спохватилась я и крепко зажала его член в кулак так, что заревел он рёвом звериным и тут же отвалился в сторону. Не знал этот ирод кремлёвский, что работала я в то время арматурщицей, крутила одними руками проволоку стальную по арматуре железной, и сила в моих пальцах была железная. Пока он не очухался, рванулась я от него и в лес прямиком, сквозь кусты да ельнички. Не помню, как влетела в барак. А там наш бригадир. Я в ножки тому. Хриплю:
– Антипушка, родненький, помоги, не выдавай меня Лаврентию!
Он поднял меня с колен, усадил и спрашивает:
– Что приключилось с тобой, рассказывай всё толком.
Я ему и поведала про всё, что случилось на воде. Тогда он дал мне ключ от своей каптёрки и говорит, чтобы я замкнула двери изнутри, а сама сховалась в погребке его комнаты и никому не открывала. Когда всё утихнет, он стукнет в двери три раза и ещё один раз.
И действительно, как в воду глядел: шмон стоял по баракам, подсобкам и прочим помещениям в тот день великий. Берия, как кобель, сорвавшийся с цепи, метался по всему лагерю в поисках меня. Пришёл в себя, когда мой бригадир заявил ему, что у нас таких не водится. "Посудите сами, Лаврентий Павлович, ну где вы ещё видели, чтобы на зоне или её окрестностях шастали голые бабы. Эта будет не из наших, а из местных залёток. Точно вам говорю, поверьте на слово. У них, у старообрядцев, ещё и не такая вольница накануне ночи Янки Купалы бытует. Я уже не говорю про саму ту разгульную ночь, где мужики и бабы про меж себя такое бордельеро устраивают, что нам и не снилось".
И Берия поверил ему, шмон прекратил. Хотя он и занимал высокий пост при Сталине, но дух его был тёмен. Не знал душегуб, что именно старообрядцы были людьми строжайших взглядов и нравственность, завещанную им предками, соблюдали неукоснительно.
Прошло немало лет с тех пор. В начале 50-х годов я оказалась на свободе. Иду я как-то по Сретенскому бульвару. Теплынь августовская кругом, благодать на душе. Плыву я эдакой павой, волосы мои белые волной до пояса струятся, ножки от бедра выставляю, мужики встречные так и шарахаются в стороны, глазами своими плотоядными фигуру мою мысленно укладывают в постель. А я только хмыкаю про себя и пуще ещё бёдрами покачиваю. Так бы и пронесла я себя до метро "Кировская" царевною, как вдруг у светофора резко тормозит серая "Победа". Гляжу и глазам своим не верю. На заднем сидении сидит – ты не поверишь, Иося – сам Берия и машет мне рукой, требуя, чтобы села я в его машину. Ага, разбежалась, делать мне нечего. Это я потом узнала, что сей пакостник кегэбэшный баб красивых подбирал по всей Москве и привозил их к себе для полового разгула. И тут неожиданно подлетают две чёрные легковушки, выбегают из них здоровенные мужики в кожаных тужурках, хватают Берию за шиворот, заталкивают его к себе в машину и стремительно уносятся прочь. Чуть позже я узнала, что его осудили как японского шпиона и расстреляли. Вот так, Иося, я, сама того не ведая, стала как бы невольным толчком к задержанию этого действительно врага народа. Да ты и сам, думаю, хорошо знаком с выступлением Никиты Хрущёва на ХХ съезде КПСС в 1956 году, где он впервые за всю историю партии разоблачил культ личности Сталина и его сателлитов. Любой плохости на земле рано или поздно приходит конец.
Вот такие дела, дружок. Ну хватит на сегодня, заболталась я с тобой. Устала чуток. Прощевай. Надумаешь – приезжай ещё к старухе. Мне есть чего поведать тебе. И кукол не забудь.
Поклонился я старухе в пояс и вышел на улицу. На дворе стоял май 2010 года. Великая Россия лежала ещё в глубоком историческом обмороке.
И. Клейнер. 2010
