Илья Клейнер. Стихи

Что ещё мне запомнилось? Рассказы мамы, о том, как она в сорокоградусный мороз ломом кайлила промёрзшую землю на территории завода, а вечером, прийдя домой, вынимала из-за пазухи фуфайки дневную пайку чёрного хлеба и кормила нас, детей.

Но особенно чётко, как будто это было только вчера, а возможно, так оно и есть, ибо, что значит наше людское представление о времени на вечных часах Бога, я вижу нашу тёмную каморку, занесённую снегом по самую крышу. Мы лежим на топчане, укрытые дырявым одеялом. Где-то в изголовье горит керосиновая лампа и мерно тикают ходики. Мы голодные, нам страшно хочется есть. В ногах у нас едва тёплый чугунный утюг. И родной мамин голос. Она читает нам Пушкина:

– Мороз и солнце, день чудесный.
Ещё ты дремлешь, друг прелестный...

– У Лукоморья дуб зелёный...

Сквозь надвигающийся тяжёлый сон, откуда-то издалека доносятся некрасовские строчки:

Раз у отца в кабинете
Саша портрет увидал.
Изображён на портрете
Был молодой генерал.

Сегодня я точно знаю, если бы не мамин голос в те далёкие, военные годы, не стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, не рассказы Короленко и Чехова, навряд ли мой младший брат стал бы одним из ведущих мастеров художественного слова нашей страны.

...Ещё я вижу дворик нашего детского сада № 14 на Притомской улице. Вечер. Тяжёлый, бордовый шар солнца медленно уходит за горизонт. Наша воспитательница, старушка из Ленинграда, собрала вокруг себя нас детей и говорит о красоте окружающего мира. А потом неожиданно спрашивает: "Дети, а кто из вас сможет сочинить стишок о том, что он видит?"

Понятно, что в моём детском представлении стихом могли быть строчки, которые в конце своих окончаний были складными. И я тут же выпалил, почти не раздумывая:

Бабочки летают,
Крылышками махают.
Солнце горит,
Как жар блестит.

Это был мой первый стих, придуманный в пятилетнем возрасте. Воспитательница обняла меня и погладила по голове. "Будешь поэтом, когда вырастишь", – сказала она и отвернулась.

Ещё я помню, как эта чудесная женщина провела среди нас, малышей конкурс на лучший акварельный рисунок. Моя работа была признана лучшей и даже была отправлена на конкурс детских работ в Москву. Я даже помню, что мной был нарисован старик-бандурист в украинской рубахе и шароварах. Над ним летели немецкие самолёты с крестами на крыльях. А из-под земли тянулись вверх костлявые руки, сжатые в кулаки.

Играли ли мы в игры? Ещё как играли. Но были наши игры жестокие, "в войну". Любимыми игрушками были деревянные винтовки, наганы, трещётки, броневички. Немцами никто не хотел быть.

Что мы ели? Гнилую капусту, кормовой турнепс, хлеб, наполовину замешанный на опилках.

Мой столик, за которым я принимал пищу, стоял в стороне от других. Так как меня в садике считали заразным ребёнком. Приступы кашля переполняли меня всего и слёзы постоянно стояли в моих глазах. Есть щи я не мог. Потому, что полугнилая, недоваренная капуста вызывала спазмы и рвоту. Я ходил всегда голодным. Прошло столько лет с той поры, но я до сих пор не могу есть щи. Не принимает организм.

Уже на второй год войны, когда нас подселили к старухе Туевне в деревянную избушку (а до этого нам пришлось ещё жить в кузнице) жизнь стала чуть полегче. Всё-таки у неё был маленький огородик. Немногословная старуха, потеряв в первый год двух взрослых сыновей, Глеба и Ивана, стремилась перенести свою неизбывную любовь и печаль на нашу семью. Для этой суровой и мудрой женщины не было различия – евреи, литовцы или украинцы мы. Для неё мы были частичкой всенародной боли, которую она впустила в своё доброе сердце простого человека. Пройдут многие годы, и я вернусь на это место, но не увижу ни старенькой избушки, ни бабки Туевны, ни тех людей, которые ютились рядом с нами.

Илья Клейнер. 2011-2014

Библиотека » Илья Клейнер. Улыбка заката. Автобиографическая повесть