|
|
Илья Клейнер. Мои холмы
В этот тяжёлый период моей жизни на мои картины ложился мрачный отсвет моего внутреннего состояния. Достаточно перечислить названия хотя бы нескольких работ, чтобы убедиться в этом: "Голова Иоанна Предтечи", "Казнь декабристов", "Мучения святого Себастьяна", "Путь к истине", "Зона" и т.д. Подобных работ было большинство. Тема грусти и всемирной безысходности пронизывала буквально всё моё существование.
Не помню, где она стояла,
Как-будто бы за ней ущелье было,
Иль пропасть чёрная зияла,
Но где-то очень близко,
На самом лезвии провала
Стояла девочка нагая, лет десяти
И вся седая. Между нами,
Казалось, не было трёх метров,
Которые никак преодолеть не мог я.
Хотя и падал, больно ушибаясь,
Шёл вновь я к ней. Она, как прежде,
На месте старом оставалась.
А в стороне брели понуро
Мужчины, женщины и старцы
По тропам, только им знакомым,
И исчезали за холмами.
Какая-то невидимая близость
В движенье нашем проступала,
Но с той лишь разницей, что людям
Был путь какой-то силою указан.
И их движенье в замкнутом пространстве
В себе самом лишь логику имело.
Пожалуй, движенье это Брейгель обозначил
Когда-то в поступи тех одиноких
"Слепых" бродяг, которые не знали,
Куда им поводырь укажет палкой.
В отличие от них, я знал свои холмы,
Они давно во мне уже теснились,
Но я был не готов на встречу с ними.
Теперь же я отчётливо всё видел,
Вершины те и девочку седую,
В глазах которой боль и всепрощенье,
В зелёном омуте печали
В один мотив таинственный и грустный
Соединились неразлучно.
И я спросил её: – "Откуда
Пришла на холм, ты, мой осенний,
Здесь одиноко, неуютно
И ветры снежные гудят.
Спустилась лучше бы к подножью,
Где море, рыбы золотые,
Где есть красивые игрушки,
И солнце поровну всем светит."
Но девочка лишь пальцем указала
На тех людей, что шествовали молча,
На горизонт, который был затянут
Свинцовым покрывалом туч.
Тогда спросил её я снова:
– "Быть может, заблудилась ты, играя,
Идя за звёздочкой на небе
И забрела сюда нечаянно?"
Но взгляд её недоуменный
Меня в смущение повергнул,
И стало как-то очень стыдно
Тогда мне за свои вопросы.
И всё-таки я должен был узнать,
Узнать во что бы то ни стало,
Что привело её на холм пустынный.
И я спросил её об этом.
Тогда она шагнула мне навстречу,
И вдруг пред взором удивлённым
Уже не девочка нагая,
А женщина прекрасная стояла.
Отмеченная редкой красотой,
Тем совершенством внутреннего строя,
В котором внешние черты
Свой отзвук идеальный находили.
Печать глубокого значенья
Ложилась в осознаньи своего
Высокого достоинства и смысла.
И мы слились в единый поцелуй
И лишь глаза в глаза, как небо в море,
И я почувствовал, как в грудь мою
Звезда осенняя заходит.
И тихий голос прозвучал:
– "Я на холмах стою здесь вечно,
Они мои, и в них моё бессмертье,
И называюсь я печалью мира".
Вон тех людей, что шествуют устало
Давно уж нет в живых, но дух мятежный их
Витает над землёй, как Гений одинокий,
Он здесь когда-то брал свою любовь и лиру.
Весь мир духовный создан из печали.
И чем прекрасней путь мазков и звуков,
Тем более гармония их правды
Моим присутствием оснащена.
И даже радость, радость постиженья
Таинственных всех сил в предмете созиданья
Не что иное, как прикосновенье
Минутного, невечного – к бессмертью.
Вот почему высокая печаль
В искусстве человеческого мира
Всегда струится Рембрандтовским светом
Под звуки грустные Шопена Фредерика.
И ты покинешь холм когда-то мой печальный
И встанешь в ряд тех странных пилигримов,
Которые однажды так прекрасно
Запечатлели мир в своих твореньях.
Пока же ты живёшь – союз наш заключён,
Союз любви, страдания и муки,
Не нарушай его поверхностной строкой,
А береги его хрустальные истоки.
Что до меня – так я всегда в тебе живу
И никогда предать тебя я не сумею.
Когда же ты уйдёшь на встречу с большинством,
На холмик твой земной я упаду звездою.
И кто-то уж другой на свет твой отдалённый
Пойдёт своей тропой на суету сует,
Он крылья обожжёт, но он дойдёт к вершине
И обретёт меня – свой вечный непокой.
И я к нему опять той девочкой седою
Взойду на этот холм на ветер сентября,
Я обниму его, благословлю в дорогу
И о тебе ему поведаю рассказ.
Моё пессимистическое настроение в то время усугублялось ещё и тем, что наступившая волна выезда за границу инакомыслящих захватила в себя и моих друзей. Их отъезд был для меня душевным потрясением. Особенно тяжело я пережил смерть моего друга – гениального клоуна ХХ века Леонида Енгибарова, который мечтал незадолго до своей гибели создать в Европе театр "Одного мима", в котором мне отводилась роль главного художника. Истинную причину его смерти, практически, никто не знает в нашей стране. Его очередной "загул", из-за которого он так рано покинул этот мир, на самом деле был следствием, а не причиной трагической развязки.
Часть моих работ, выполненных в основном в технике "гуашь" и "акварель", без моего ведома, попав в личную собственность владельцев, оказалась в США, Канаде, Израиле и Италии.
Илья Клейнер. 2011-2014
Библиотека » Илья Клейнер. Улыбка заката. Автобиографическая повесть
