Илья Клейнер. Феномен Иерусалима

Что меня больше всего поразило в Иерусалиме – это сам феномен Иерусалима, как некое мифическое вместилище человека между небесной и земной твердью. Разбросанный на огромных холмах город кажется нерукотворным созданием самих природных стихий, его кубические и прямоугольные формы являются органичным продолжением самой формообразующей природы. Это потрясающее впечатление особенно усиливается на восходе и закате солнца. Нежнейшие переливы природного камня от розовато-охристого до тёплого белого создают образ архитектонической чистоты и возвышенности. Этот город, как белоснежный лебедь, парит над миром, его границы не упираются в земное продолжение, но, сливаясь, растворяются в голубом или чернильно-чёрном куполе космической бездны. Любуясь этим городом на расстоянии, я впервые понял, как человеческий гений на протяжении тысячелетий сумел духовно организовать синтез архитектурной и окружающей среды, духовное продолжение которого находится в каждом сердце приезжающего сюда человека.

Наиболее сильным впечатлением от Иерусалима было ощущение, что твоё существо растворилось в какой-то Божественной ауре. Здесь такие категории, как бесконечное и конечное, вечность и миг, абсолютность и относительность, принимали наиболее космогонический, астральный смысл. В этом городе я всё время ощущал присутствие мощнейшей ирреальной силы, волновые поля которой буквально каждый миг пронизывали всё моё существо. Для России наука и иррационализм – два взаимоисключающие понятия. В Израиле же почему-то "всё не так, как у людей", здесь проблема "иррационализм и наука" обсуждается серьёзными учёными авторитетами.

В Иерусалиме мне почему-то всё время казалось, что рядом со мной, а может быть и надо мной стояли Ветхозаветные герои, пророки и иудейские цари. Этот город-музей под открытым небом являл из себя сиюсекундную сопряжённость трёх временных пространств, в которой моё настоящее существование принимало значение бессмертного бытия.

Я видел бесконечные толпы людей, группы туристов со всего света. Шли одиночки бедуины, лютеране из Скандинавии, евангелисты, баптисты из России, французские монахи и кармелиты, католики из Италии и Польши, буддисты, мусульмане, шли строгие, все в чёрном и в больших меховых шапках хасиды – блюстители Ветхого Завета. Здесь были все религиозные конфессии мира. Разноязычность и разноплеменность – всё здесь соединилось и наполнилось каким-то особым, высоким смыслом человеческого сродства.

Здесь неважно было, еврей ты или араб, русский или француз. Пророки разные, да Бог

Один и Един. Мусульмане шли к Мечети Омара, чтобы совершить свой намаз, но многие из них вероятно не знали, что именно на этом самом месте когда-то стоял величественный

Храм Соломона. А рядом, почти у основания Золотого купола "Кипат-аль-а-села" евреи всего мира молились у Стены Плача, вкладывая в каменные расщелины Стены свои послания к Богу.

Моя мама также была у Стены Плача и положила свои просьбы к Всевышнему.

Накануне вечером она спросила меня:

– Сынок, на каком языке можно обратиться к Богу? Я ответил:

– На любом.

Когда она подходила к Стене, все люди, пораженные её почтенным возрастом. И, главное, тем, что она сама шла, уступали ей место. Как будто восхищение и любовь всего мира сопровождали мою маленькую маму к Стене Плача.

Вечером она мне сообщила:

– Я попросила Бога, чтобы он залечил раны у сына моей знакомой. Ему делали четыре операции, а раны всё кровоточат.

И подумалось мне тогда, ведь не о нас, детях, даже не о друзьях, а совершенно незнакомом, но страждущем человеке в первую очередь просила моя мама. Какая высота духа!

Когда мама завершила свой подвиг, а я по-другому и сегодня не могу назвать её приход к Стене Плача, нам нужно было преодолеть путь примерно в километр, который круто поднимался вверх. Стояла 35-градусная жара. Выхлопы бензина туристских автобусов, сухой раскалённый воздух затрудняли дыхание. Через каждые 30-30 метров мы остановились, чтобы мама могла сделать несколько глотков воды. И тогда я взял маму на руки и внёс её на вершину горы, где стояла наша машина. Я не понимал, что говорили нам люди вслед, но я чувствовал, что они нас благославляют и любят. Когда на Иерусалим обрушилась ночная темь, я спросил у мамы:

– Трудно ли тебе было подниматься вверх? Мама ответила:

– А я не чувствовала ничего. Ведь мне помогал сам Бог.

Ещё с времён Великого Исхода,
В гортанном гуле полутишины,
Я слышу стон еврейского народа
В седых каменьях Плачущей Стены.

Застывший плач разрушенного Храма,
Мольба Иеремии над землёй.
Стена моя – осколок панорамы
Всемирной скорби нации родной.

Стена моя – алтарь исповедальный
Великой боли, счастья и любви.
Стена моя, ты – благовест пасхальный,
Ты Судный День на собственной крови.

Здесь каждый вздох – прощанье и свиданье
Над пропастью быстротекущих дней
Кладут евреи тайные посланья
В расселены Божественных камней.

И мать моя, припав к святым каменьям,
Как на ветру хрустальный лепесток,
Была для Бога чистым откровеньем,
И слёзы тихо падали в песок.

Молилась мать, ещё не ощущая
Грядущее значение своё.
О чём она просила – я не знаю,
Но я просил у Бога за неё.

За всех друзей, предавших и любимых,
За всех врагов и мёртвых и живых,
За всех просил, опальных и гонимых,
За царедворцев, нищих и больных.

Стена моя из солнечного света,
Любви, надежды, горя и утрат.
Пока стоишь ты – нация бессмертна.
Стена моя – всемирный раввинат.

Взошла звезда над сонной Галилеей,
И мир уснул в ладонях тишины.
А мне хотелось крикнуть: Иудеи
Всех стран, соединяйтесь у Стены.

Сегодня мать в Божественном поместье,
В кругу родни, убитой на войне,
Кладёт в расселины камней небесных
Всевышнему записку обо мне.

Когда мы покидали Израиль, готовились два события. Первое – выставка произведений Марка Шагала. Второе – перевыборы мэров городов. На всех центральных магистралях, улицах, столбах – плакаты с изображением двух парящих в небесах влюблённых великого Витебского мечтателя. Они летели высоко над этой дивной страной и в то же время были здесь, рядом. А по соседству - небольшие цветные агитки кандидатов на предстоящие выборы. И вспомнились мне слова В.Набокова: "Я хотел бы жить в той стране, где изображения политиков были бы меньше почтовой марки".

Израильтяне терпеливо и упорно на скалах и песке выращивают деревья и цветы. Этот титанический труд воистину может быть сравним с трудом гётевского Фауста. Но Фауста молодого и сильного.

Мне также хочется посадить своё дерево в Израиле. И выстроить свой дом. И зажечь пасхальную свечу. И вырастить внука. И подарить этой стране монумент "Реквием жертвам еврейского народа". Я хочу посвятить всё моё искусство моему Великому народу.

Илья Клейнер. 2011-2014

Библиотека » Илья Клейнер. Улыбка заката. Автобиографическая повесть