Илья Клейнер. Микаэл Таривердиев

Перелистывая осторожно страницы своей поседевшей памяти, я вдруг припомнил, как однажды, где-то в середине 80-ых г.г. ко мне пришёл Микаэл Таривердиев. (Я не случайно вспомнил этот визит. Сейчас вы поймёте, о чём речь. Она имеет прямое отношение к моим "песенным штудиям")

Я заварил кофе, мы закурили свои трубки. Понятно, что разговор у нас зашёл об искусстве. Я пытался доказать своему другу, что он не имеет права тратить своё драгоценное время на участие во всевозможных фестивалях, жюри, конкурсах, теле и радиопередачах. Я тогда считал, что талант не может распылять своё короткое земное время на побочные занятия, какими бы они ему не казались значительными. В ответ Микаэл привёл мне пример Льва Толстого, который живо откликался на все острейшие вопросы своего времени, волновавшие русское общество после отмены крепостного права. Я помню, он спросил меня:

– Скажи, как ты считаешь, неужели его гневное слово в защиту"Дела Бейлиса" не есть логическое продолжение трагического финала романа "Воскресенье" или "Не могу молчать"?

И далее продолжил: – Я думаю, что для великого старика были равными как его писательский труд, так и его гражданская публицистика.

Я отвечал, что слово Толстого являлось единственным универсальным орудием совести в обоих случаях, а для композитора создание музыки и слово его о музыке – всё-таки разные ипостаси. Микаэл тут же парировал: "А душа одна. И тут и там!"

Сегодня могу сказать, что я тогда был неправ. Я просто не смог разглядеть в одном Микаэле двух Микаэлов: одного – за роялем, другого – в возможностях, притаившегося, как бы не осуществлённого, но всяческий раз, не в угоду бытийному времени, готового реализовать сокрытые в нём духовные потенциалы, причём, их реализация по профессиональному уровню никоим образом не уступает его основному делу.

Когда-то Генрих Гейне сказал о такой душе: "В её глубинах много жемчужных дремлет див". Вот эти дивы дивные и были тем основным камертоном, который создавал ему у всех людей, знающих его, ореол романтической возвышенности и даже прижизненной легендарности. Мне кажется, Микаэл был одним из немногих счастливых людей, которые, несмотря на седину и возраст, оставались в душе мальчишками. Лев Толстой о таком типе людей говорил: "В человеке столько человека, сколько в нём ребёнка". Микаэл и был таким большим ребёнком со сказочной душой. Именно сказочность его души, не взирая на трагические изломы и боли ХХ столетия, несмотря на личные потери и потрясения, выводила его музыкальный талант и саму его обыденную жизнь на иную, более высокую или, точнее сказать, возвышенную траекторию существования, в которой было всё: и радость первопроходца мира, и тихая грусть по умершей любви, и веточка сирени в морозном окне, импровизации, шутки, розыгрыши. Об одной из таких импровизаций я сейчас расскажу.

Именно она и произошла в ту памятную нашу встречу. Помню, у нас зашла речь о необычном в жизни. Я спросил Мику:

– Ты помнишь тот эпизод в кинофильме "Семь шагов за горизонт", гдерассказывалось о молодом человеке, который на предложенный сюжет, тут же, на глазах у слушателей, мог сочинить стихотворение?Хочешь, я сейчас, при тебе сотворю песню? Но только давай усложним эксперимент. (Зная увлекающуюся натуру друга, я поддразнивал его.) Предлагаю, чтобы и ты одновременно со мной писал мелодию, причём, если появится непредвиденная пауза с моей стороны, ты не останавливайся, а продолжай импровизировать, кружить вокруг основного ствола, как молодые тополя вокруг дуба. Мы можем в этом хороводе меняться местами, но песню должны довести до конца.

Я увидел, как загорелись глаза Микаэла, он тут же предложил тему "Ярославна". Через полчаса песня была создана. Я не берусь в словах воспроизвести то состояние, в котором мы находились. Это – невозможно. Сегодня я искренне сожалею, что тогда не включил магнитофон, но текст я помню точно. Вот он:

Ярославна

И садился князь на коня,
говорил он своей жене:
– Ты не жди, Ярославна, меня
даже в третьем своём во сне.

Не гляди так в мои глаза,
не изъездил своих я дорог.
Опрокинулась вся в слезах
Ярославна у княжьих ног.

Как над полем над русским стон,
как над стоном туча лежит,
Как над тучею чёрный Дон,
чёрный Дон беду ворожит:

– Белый сокол в красны травы упадёт,
старый ворон сине море изопьёт,
Как накличет старый ворон воронье –
задрожит в земле железное копьё.

Задрожит копьё железное и медь –
десять месяцев не наших выйдут в степь.
Десять лун сарматских встанут над звездой,
Опрокинется звезда вниз головой.

Опрокинется звезда в дневную темь,
обозначит на стене высокую тень.
Чья там стынет тень на ветреной стене,
кто там бродит, бродит в третьем сне?

Плачет женщина. не стыдясь,
и седеет её висок,
И чему-то смеётсякнязь,
и дрожит в руке поводок.

В начале 90-х гг. мы случайно встретились в магазине"Мелодия"на Мясницкой. И вдруг Микаэл почему-то меня спросил:"А ты помнишь нашу "Ярославну?" Я лишь кивнул ему в ответ.

17 июля 1996 года в городе Сочи на восходе солнца умер Микаэл Леонович Таривердиев. Стояло тёплое, розовое утро. До этого несколько дней над морем нависали тучи, моросил дождь, и Микаэл жаловался на боли в сердце. Композитор вышел на балкон, затем вернулся в комнату, лёг на диван и...

ПамятиМ.Таривердиева

Сирень сиреневая в серебре
на тонкой ниточке озноба.
Ах, дотянуться бы до Бога
по лестнице минорной "до", "ми", "ре".

По лестнице минорной в коридор,
по звёздной россыпи и выше,
Туда, туда, где ангел слышит
струны оркестра тихий перебор.

Струны оркестра тихий перебор
прошу, маэстро, продолжайте,
И тёмных глаз не закрывайте
на выхлопе натруженных аорт.

Прошу, маэстро, продолжайте такт,
и только так, и не иначе,
На скрепах жизни, смерти, плача,
на скрипочке бессмертия. Вот так.

Печаль и крест. Невыносима боль.
Поёт орган в небесной сини,
И аистёнок над Россией
в прозрачной акварельности бемоль.

Илья Клейнер. 2011-2014

Библиотека » Илья Клейнер. Улыбка заката. Автобиографическая повесть