Илья Клейнер. Ни дня без строчки

Возносясь над пригорком отшумевших лет, я сегодня всё отчётливее вижу и осознаю, что именно 50-летний рубеж в моей жизни явился тем поворотным моментом, благодаря которому все мои устремления, все мои душевные порывы и искания были сосредоточены на внутренней самореализации, на выходе которой стояло лишь одно творчество. Только одно оно и давало смысл моему существованию, оправдание моему присутствию на земле. Для меня день, прожитый безсобственной строчки, без движения кисти по полотну был просто немыслим. Да такого дня и не было, говоря по правде.

Моё время стало определяться не боем курантов на башне Кремля, не стрелкаминастенных часов, а ударами сердца, заполненными личными мазками красоты на безбрежном пространстве окружающего мира. Именно тогда я осознал, что внутренняя моя страна по своим масштабам, по своейдуховной наполненности, по своему одинокому всхлипу – выбросу ничуть не меньше заоконной страны. Напротив, она гораздо шире и необозримей, а по большому счёту – неисчерпаемей всеговидимого, внешнего пространства. Конечно же, темы, сюжеты, сама почва – всё это было как бы вне меня, а вот лопата, мотыга, которыми я возделывал собственный огород – были моими. Понятно, что не мне судить-рядить, какие созрели (или не созрели) плоды. Откровенно говоря, это меня всего меньше интересует.

На дешёвую потребу дня я никогда не горбил свой день, считая подобное занятие дурным тоном и недостойным делом. Пастернаковскиестрочки "Позорно ничего не знача, быть притчей на устах у всех" практически были и моими строчками. Его завет "Цель творчества – самоотдача" стали моей органикой, смыслом ежедневной жизни.

Два луча, один из внутренней страны, идущий из груди во вне, и второй луч, из внешней страны, соединились в одной точке творчества. Получилась светоносная пирамида. Многим ли её виден свет? Не уверен. Говоря откровенно – считанным людям. Печалюсь ли я? И да и нет. Когда умру – поговорим. Для меня же главное, чтобы моя светоносная пирамида, вобравшая в себя два луча этих двух стран, по возможности, светила подольше. Другого мне и не надо:

Не я произрастал в стране.
Страна во мне произрастала.
Не та, что за окном лежала,
а та, что корчилась во мне.

Я в той стране, что за окном,
был донором на выживанье,
А эта стыла в ожиданье,
как попрошайка за углом.

Я в той стране, что вне меня,
был нужен, как вчерашний ужин,

А в этой, плачущей от стужи,
хотелось искорки огня.

За ту готов был напролом,
как раб эпохи Колизея,
А эту, на сердце имея,
совсем не ведал я о том,
что только в ней, в моей стране
и есть свобода и услада,
и неизбежная расплата
за сумерки прошедших дней.

Прости меня мой окаём
страны, увиденной так поздно.
Но я пришёл, и на серьёзно.
Теперь с тобою мы вдвоём.

Моя страна всегда в груди.
И я прошу её: – Родная,
Веди меня, веди меня,
веди меня, не уставая.
К своим прижизненным ручьям,
к своим посмертным озареньям,
Но зависть прожитым годам,
Во имя новых озарений.

Я царь и раб. Я – верх и низ,
сверчок в заброшенном конверте
Но жажда жизни после смерти
всегда прекраснее, чем жизнь.

С 1995 года по 2000 год выходят в свет три поэтических сборников моих стихов, одна книжка рассказов, два каталога живописных работ, к одному из которых делает предисловие Фазиль Искандер. В это же время я создал серии мозаичных портретов героеввойны 1812 года и жён декабристов, которую передаю в дар городу Чите. В этот же период я делаю большой портрет Христофора Колумба, выполненный в технике "флорентийской мозаики", приуроченный к 500-летию со дня открытия Америки. (Кстати, эта работа не была отправлена в Испанию по той лишь причине, что моё выступление на телевидении против "церетелизации" не пришлась по вкусу определённым кругам московских чиновников. До сих пор она стоит в моей мастерской недовостребованной.)

В эти же годы я начинаю создавать серию "Знаменитые евреи мира", персонажи которой начинают восходить к временам Авраама и заканчиваются нашими днями.

Подобный выброс творческого адреналина был возможен только благодаря тому, что рядом со мной была моя жена. Мой Элик, которая только одним своим присутствием озаряла мою душу вдохновением и нежнейшим светом любви. Без неё я был бы ноль без палочки.

Мои артерии с твоими,
как шлейфы чёрные дымов
над Освенцимом и Хатынью
почти полузабытых снов,
переплелись в клубке тревожном
до сердцевины бытия,
когда нельзя и невозможно
сказать тебе, где ты, где я.

Переплелись войной, бедою,
последней крошкой на двоих,
одной озябшею звездою
в глазах твоих, в глазах моих.

Что это, дар или везенье,
любовь, упавшая на нас,
прозрачнокрылое виденье,
или трубы небесной глас?

Вопрос всегда сложней ответа
необъяснимой простотой.
Но тайна там, за рамкой света,
За той невидимой чертой.

Но почему, как оловянный
солдатик на одной ноге,
я замираю постоянно,
когда идешь навстречу мне?

Советы, критические замечания Элика оказывают неоценимую помощь в создании моих литературных работ. И всё это делается ею тактично и деликатно. Умнейший лингвист, тончайший пониматель слова не только в его грамматическом правильном написании, но и внутрисмысловом содержании, она зримо и незримо ведёт моё слово по бумаге.

И не только слово, но и саму мою жизнь. Мой Элик – это вечный образ, эскизы к которому я пишу каждый день, а он, находясьздесь, рядом, на расстояниивытянутой руки и поцелуя, одновременно где-то там, далеко-далеко, за горизонтом, как таинственный и недоступный идеал. Любое моё желание она практически понимает без слов: здесь срабатывает иной, высший уровень общения, настроенныйне только на количестве лет прожитой совместной жизни, но ещё на чём-то таком, что не требует своего звукового оформления. Моя младшая дочь Оленька порой шутит: "Два человека с высшим образованием, а послушать вас – одни междометия, обрывки слов – диву даёшься. Вот бы вас записать однажды на магнитофон и дать вам послушать". Ну, что тут скажешь, дочка права:

Жена моя – ты всё моё,
И жизнь, и стих, и свет звезды в тумане,
Моя погибель и жнивьё,
Сиреневая веточка в стакане.

Я без тебя, как спичка без огня,
Как пульс, утративший биенье.
В бескрайних Эрмитажа бытия
Ты – самое прекрасное творенье!

Я знаю, что и там, за роковой чертой,
Ты, миллионы лет, преодолев устало,
На цыпочках войдёшь в мой хладный упокой,
Чтобы укрыть меня пуховым одеялом.

За всё, за всё тебя благодарю,
Смущенно голову склонив, как нищий.
Люблю ль тебя? О, нет – Боготворю,
Как дивный дар ниспосланный мне свыше!

Илья Клейнер. 2011-2014

Библиотека » Илья Клейнер. Улыбка заката. Автобиографическая повесть