Илья Клейнер. Полотна о холокосте

Живя здесь, в Германии, в уютном Потсдаме, я ещё острее почувствовал неизбывную потребность запечатлеть на холсте страшную трагедию моего народа – Холокост. Болевая, кровоточащая память вложила в мою руку кисть. Сегодня в моей мастерской стоят 44 полотна, посвященные этой трагедии еврейского народа. Такого ужаса не испытывала на себе всемирная история человечества, как Холокост. Шесть миллионов в годы фашисткой диктатуры были брошены в топки лагерных печей, зверски замучены в газовых камерах, расстреляны и подвергнуты варварским опытам в лагерных застенках Бухенвальда, Освенцима, Орадура, Треблинки.

Для меня Холокост это не только отгремевшая история, канувшая в небытие, но живая, пульсирующая память, которая живёт во мне. Это я был убит и растерзан фашистскими палачами, разорван на куски немецкими овчарками, это с меня, живого сдирали кожу, из которой делали абажуры и кошельки, это меня голого бросали в снег и проверяли, сколько часов я могу жить. Для меня Холокост – это и сталинская диктатура, и Соловки, и Колыма, это и Солженицын, и Варламов, и Гинзбург, и Королёв, и мой отец, это вся география вселенского ада ХХ века, не знающая границ и национальных различий. Но так сложилось и закольцевалось судьбой, что я оказался жив в этой кровавой экспозиции ужаса и зла на зло Гитлеру и Сталину.

Я – семисвечник и треножник,
Я -ханукальная свеча,
Я -лоскуток еврейской кожи
на остром лезвии меча
средневекового пижона
и сотрапезников его.
Я – камень храма Соломона
в груди народа моего.

Я – правда горького обмана
незаживающей беды.
Я – хрип безумца Мандельштама
над миской лагерной бурды.

Я – смрад гноящихся вагонов
на станционных тупиках,
Картавый кашель миллионов
на Соловецких островах.

Я – шелест губ над желтым свитком
над шестикрылою звездой,
Творящих древнюю молитву
над Енисейскою тайгой.

Я – огнедышащая смальта
в морях, невыплаканных слёз,
Я – серый пепел Бухенвальда
над лепестками алых роз.

Я – стон и плач над Бабьим Яром,
Я – кровоточащая твердь,
Незаживающая рана,
не принимающая смерть.

Я – тельце впаянное в наледь
в пространстве неуместных слов.
Я – не стареющая память
в краю обугленных стволов.

Я – Анна Франк* в бреду тифозном
над бледной строчкой дневника,
как нескончаемая проза
от сердца к сердцу, на века.

Я – нерубцующая язва
на совести земли больной.
Я – Штайн Эдит** в лохмотьях газа
плыву над смрадною трубой

Освенцима и Орадура
и камерами КГБ.
От Петербурга до Амура,
от пункта "А" до пункта "Б".

Плыву невидимо, не слышно
над чёрной пропастью во ржи,
Над памятью живых и живших,
над памятью, кто будет жить.

Анна Франк – девочка из Амстердами. Умерла от тифа в фашистском лагере. Остался её знаменитый дневник, известный теперь всему миру.

Эдит Штайн – монахиня – кармелитка. Умерла в газовой камере в Освенциме в годы гитлеровского нацизма.

Холокост ("сожжение") невозможно понять осмыслить на логическом уровне. По выражению Ханы Арендт, Катастрофа представляет то "что не может быть объяснено с точки зрения истории, даже если обратиться к самым чёрным её периодам, это абсолютное зло. Шоа – это нечто большее, чем бездна, пропасть истории. Она находится за пределами того, что история может ещё вынести. Она непостижима для разума".

Слова каменеют в горле
кровавой кипящей смальтой
Над смрадом и дымом прогорклым
Освенцима и Бухенвальда.

Над хрустом и скрежетом рубки
костей, черепов и приклада,
над чревом стальной мясорубки,
над стоном вселенского ада.

– За что моему народу
выпала чаша такая? –
Хриплю я Господу Богу,
руки над пеплом вздымая

В ответ тишина леденеет,
лишь где-то в молитвенном гуле,
На желтой стене в Иудее
слезинка на камне сверкнула.

Гитлер злобно вопил на всю Европу: "Das Gewissenist ist einejudische Ertindung" – "Совесть – это еврейская выдумка". Германский параноик ошибся. Совесть не выдумали евреи. Совесть – это нравственная заповедь Бога, Он её автор. Но вот евреи впервые в истории человечества ввели понятие совесть, как говорил в своё время Филон Александрийский, в этико-философский словарь иудаизма. Чтобы установить в мире диктат насилия, Гитлер стремился продемонстрировать пагубную идею необходимости уничтожения еврейского народа, олицетворяющего моральное сознание людей земли. Не вышло.

Я был в Освенциме, я видел лагерь смерти своими глазами. Для меня Холокост это не только шесть миллионов загубленных жизней, но прежде всего 1+1. Потому, что вся моя родня, начиная от годовалой сестрички Шелечки и кончая бабушкой Ханой и дедом, раввином Пинхасом, была уничтожена в Бабьем Яру. Мой дед гордо шёл в свой последний путь, держа на руках ребёнка и пел Колнидрей. Гитлер убил его тело, но так и не смог поработить его дух. Для меня ещё и сегодня земля над Бабьим Яром дышит и взывает к отмщению.

Немецкая нация,
как овация
на старте Миши Шумахера,
Сверхмощный снаряд
в космической бухте
на шёлковом тросе якоря

Геном энергетики
выше, чем этика
самодостаточной воли.
Была бы идея,
а фюрер найдётся,
как впрочем, и новые роли.

Железная воля
в железном затворе,
Пылает земля под ногами,
и печи Освенцима
и Бухенвальда
небо полощат дымами.

И падают дети,
и падают жёны,
И падает всё, что стояло,
Дома и деревья,
восходы и гимны,
солдаты и генералы.

Есть свойство истории
помнить Виктории,
и покорённые дали.
Ибо в падении
есть утверждение

будущей вертикали

Сегодня Германия
вся в покаянии.
Новая пишется повесть.
И вызревает
в низинах сознания
светлая совесть.

Да, мир меняется в сторону добра. Мучительно, медленно, со скрипом, и, тем не менее, меняется. Это – исторический факт и от него не уйдёшь. Но что мне делать с моей проклятой памятью, которая не может, да и не хочет предать забвению эту страшную страницу в истории Европы?

Молчит уставшая природа,
Горят обугленные звёзды.
Я – сын еврейского народа
рождён во чреве Холокоста.

И чем светлее, тем я старше,
и чем я старше, тем светлее.
Я – часть всеобщего пейзажа
на стыке двух тысячелетий.

Стою, пронзенный тишиною
в развилке жизни и разлуки,
А надо мной и подо мною
клокочет пепел Равенбрюке.

И фрески лиц из чёрной смальты
застыли в безглагольной стыни,
От Треблинки до Бухенвальда,
от Белостока до Хатыни

И дальше, выше, выше, выше
по окровавленной спирали,
Где только голос Бога слышен
и шепот ангелов печали.

А я ещё на свете этом
в свинцово-лютой снеговерти,
Стою с просроченным билетом
на право выхода в бессмертье
евреев, заживо упавших
в горнило мясорубки ада,
Чтоб эти строчки я однажды
мог прохрипеть над Бухенвальдом.

Да, не все наши эмигранты, прибывшие на ПМЖ в Германию, помнят и хранят в своём сердце уроки Холокоста. Горько и больно это осознавать, но, увы, такова правда жизни. Нет, я не осуждаю и не сужу таких. Особенно когда речь идёт о пожилых и больных людях. Им и так перепало по жизни такое, что и не пожелаешь никому другому. Но вот молодые люди, не желающие знать своей истории и вступившие на путь прожигания жизни на дармовых немецких хлебах – это страшно. А ещё страшнее, когда это потребительское отношение к жизни происходит при абсолютном попустительстве взрослых.

В разбойном клёкоте потсдамских голубей,
в щемящей мяте солнечной сирени,
Мы – дети бухенвальдских лагерей,
седое эхо вздоха Моисея

Переступив за край привычных мест и дат,
через себя и тень свою в тумане,
Взираем на немецкий циферблат,
и водку пьём из дрезденских стаканов.

Курортизируем на паперти свобод,
вчерашние рабы страны вчерашней,
И рушится над нами небосвод
под звуки чужеродных маршей.

Сегодня неофашисты вновь поднимают головы, устраивая дикие оргии, демонстрации и шествия по площадям и улицам Европы. Сегодня некоторые идеологи и политики пытаются пересмотреть уроки Второй мировой войны. С этим нельзя примириться.

И совершенно другое дело, когда суровую правду о войне, какой быгорькой и страшной она не была, рассказывает честный и бескомпромиссный человек, поднимая засекреченные материалы из архивов Генштаба, Лубянки, как это сделал, например, Владимир Синельников в своём многочасовом фильме "Миф о войне".Я видел, с каким вниманием и волнением его смотрели убеленные сединами пожилые люди потсдамской общины. У многих на глазах стояли слёзы. Низкий поклон тебе, мой московский друг за твоё святое дело, низкий поклон от всех нас.

Три года я создавал свою серию полотен на тему Холокост. Без высоких слов могу ответственно заявить, что на каждой картине запеклась капля моей крови. (В прямом смысле. Так, после написания одной из картин под названием "Два вампира" я был доставлен в клинику с сердечным приступом.) Сегодня я продолжаю работать и дальше над этой кровоточащей темой. Поэт Твардовский когда-то сказал:

– Это нужно не мертвым.
Это нужно живым.

Согласен. Но наполовину. Считаю, что это нужно и мёртвым. Там, на небесах, души убиенных и замученных не поймут меня, если я остановлюсь на пол-пути. А я хочу быть понятым и принятым не только здесь, на земле, но и там, на небесах. Другого мне не дано.

Моя затаенная мечта – организовать передвижную выставку этой серии по всему миру на базе имеющегося стационара – центра Холокост. И не важно, в какой стране он будет находиться. А для этого мне нужны неравнодушные люди, меценаты, благотворители, спонсоры. И сказано было : "Да не оскудеет рука дающего!" Все вырученные деньги от экспозиции выставок должны пойти на благотворительные дела, в первую очередь всем тем ветеранам – старикам, которые пока ещё живут среди нас.

Почему-то вспоминаются слова царя Давида: "Благословен идущий во имя Всевышнего!"

Я хочу, чтоб мои старики перед смертью, пережив такую страшную Катастрофу, улыбнулись и не плакали по ночам. Они заслужили это.

В квинтах и терциях бледные альты,
древний псалом книгочея.
Жёлтые звезды над Бухенвальдом,
фрейлехс танцуют евреи.

Самый весёлый праздник на свете,
веточка дыма в конверте.
Фрейлехс танцуют евреи планеты
над амбразурами смерти.

Ржавая кровь на озябших одеждах.
Талес. Свеча и дорога.
Пепел и пламя. Любовь и надежда
над бесконечнымИсходом.

Пурим сегодня. Вчера и вовеки.
Да не иссякнется жито.
В метагалактиках тысячелетий
скрипочка плачет Давида.

Илья Клейнер. 2011-2014

Библиотека » Илья Клейнер. Улыбка заката. Автобиографическая повесть