|
|
Банда Гибера
Лотрек жил в каком-то головокружительном темпе. Из "Мирлитона" в бар, из "Ша-Нуар" в "Мулен Руж", из публичного дома в цирк или пивную. Он тащил за собой всех, кто попадался ему на пути, цепляясь за них, заставляя сопровождать себя. Домой он возвращался все позже и позже и с крайней неохотой. Если бы можно было вообще не заходить домой, никогда не оставаться наедине с собой! Одиночество - вот чего он страшился.
Круг его друзей все расширялся. Друзья его забавляли, он привлекал их к себе по самым неожиданным мотивам и уже не отпускал их от себя. У одного ему нравился необычной формы череп, у другого - красивые жилеты, каких не было ни у кого в Париже. У него были собутыльники, всегда готовые сопровождать его во всех его похождениях, но были и истинные друзья - его убежище, - с которыми он чувствовал себя в безопасности.
В "банду Гибера" входили Нюма Бараньон, человек с волчьим аппетитом, который мог в один присест уничтожить баранью ножку, Сеско, использовавший свое фотоателье главным образом для интимных свиданий и любивший петь под банджо грустные песенки. Его худоба вызывала такую тревогу, что Лотрек собирался взять его на пансион. Входил в эту компанию и пухлый Анри Сомм, блондин с детским лицом, карикатурист и офортист, рьяный поклонник японского искусства, художник "дам полусвета" и, кроме всего прочего, автор знаменитой песенки, исполнявшейся в "Ша-Нуар":
Когда у лестницы ступенек нет,
То лестница она уж не вполне...
Напротив Сомма обычно сидел огромный детина, добряк Максим Детома, или, как его прозвал Лотрек, "Большое Дерево". У этого миролюбивого великана было больное сердце, и он жил в каком-то замедленном темпе. Он был скромен и старался быть незаметным, так старался, что "даже цвет его черного фрака казался более тусклым, чем у других".
Детома был очень целомудрен и, к великому удивлению и восторгу Лотрека, оставался совершенно безучастным в самых злачных местах. Ему претило ячество, говорил он тихим голосом, беззвучно смеялся, а когда Лотрек, переругиваясь с каким-нибудь незнакомцем, кричал своим звонким голосом: "Вот подожди, сейчас он тебя вздует", - Детома лишь делал вид, что собирается ударить.
Входил в эту компанию и молчаливый анархист Шарль Морен, который пил ром литрами, был обуреваем какими-то темными страстями, ненавидел собак, в такой же мере - полицейских, но, по словам Лотрека, "как никто, умел писать руки". Морен увлекался вопросами техники, экспериментировал над живописью с лаком, интересовался всеми открытиями, разрабатывал метод письма при помощи пульверизатора, не доверял вдохновению и все обосновывал научно. Морен мог медленно, тягуче, самым обыденным голосом, без интонаций, рассказывать с мельчайшими подробностями о своих наблюдениях в зоологическом саду над любовными отношениями обезьян и с такими же подробностями, совершенно не обращая внимания на неловкость, которую, как это ни странно, вызывал у слушателей его рассказ, говорить о собственной персоне, подкрепляя свои слова фотографиями. Нередко его рассказы вызывали восторг лишь у одного Лотрека.
Среди постоянных посетителей "Мулен Руж" было немало англичан. Ходили туда поэт Артур Саймоне и только что приехавший из Мельбурна художник Шарль Кондер, довольно мрачный человек, который всегда казался осоловелым от алкоголя и, как сомнамбула, писал сладенькие акварели.
Лотрек очень любил англичан, ему нравилось, с какой сдержанностью, с каким чувством собственного достоинства умели они кутить. Впрочем, англомания в то время процветала в высшем обществе. Одеваться было принято у Пуля - портного принца Уэльского, носили не жилеты, a "waistcoats". Один из шляпников на бульваре Османн прикреплял к своим изделиям ярлыки с таким адресом: "Османн-стрит". Хроника сообщала, что "некоторые районы Парижа настолько англизировались, что там даже встречаются лондонские нищие". Туристы из Великобритании в своих бриджах и кепках, в которых они обычно играют в гольф, наводняли Mouline Rouche, вращаясь среди этого "very select полусвета".
Пeppюшo A.
